Мы с Пепой и дедушкой закрыли их в маленькой комнате, но это не помогло, потому что они бегали по всей квартире и все время врывались к нам и хотели, чтобы и мы ссорились вместе с ними.
Бабушка кричала, что Каченка плохая дочь, ни разу ни в чем ее не послушалась, пусть пеняет на себя, и что она не знает ни одного ребенка, который был бы настолько неблагодарным, и что Господь Бог за это покарает. Что она никогда не писала Фрайштайну никаких писем, что Фрайштайн был и будет родным отцом Хеленки, что бабушка в этом, естественно, не виновата, что она уже достаточно из-за этого натерпелась и что никогда никакого письма от Фрайштайна она не получала. А когда Каченка стала размахивать этим письмом у нее перед носом, то она повторила все это еще раз и сказала: «Бог свидетель!»
А Каченка кричала, что бабушка хуже, чем Кроу-пова с Вытлачилом вместе взятые, потому что они как-никак чужие люди, а бабушка-то ее мать, и что она всегда знала, что бабушка плохо о ней говорит и везде, где только бывает, про нее лжет, но что она все же не знала, что все настолько ужасно, и что она удивляется, что бабушка не стесняется хотя бы перед Пепой, который всегда был с ней вежлив, и что как же быть с ребенком, который может получить травму на всю жизнь, и что ее, Каченку, никогда не любили, и что раз уж они были так долго бездетны, то могли бы и еще потерпеть. Они обе кричали и плакали и бегали по кругу.
Дедушка с Пепой сидели каждый в своем кресле, а я сидела под столом. Кто-то сверху, наверное это был пан Вейскал, постучал нам в потолок шваброй.
– Каченке все же не стоит так кричать, – сказал дедушка.
– Я говорил ей это, вы слышали, что она мне ответила, – сказал Пепа.
– Да, да… – дедушка вздохнул.
– Не стоило позволять Миле писать такие письма. Каченку это огорчает, а Хеленка потом из-за этого мучается. Ведь это все выдумки.
– Да, конечно, – согласился дедушка. – Но разве она меня послушает? Ты же ее знаешь.
– Ну да, знаю, – и Пепа замолчал.
Потом раздался звонок – за дверью стоял пан Вейскал, который предложил, чтобы мы все – простите, пан директор – шли к черту, раз не умеем себя вести.
Тогда Пепа наконец сказал Каченке, что пора ехать, и привел Пепичека из песочницы. Каченка сказала бабушке с дедушкой, что больше мы никогда не приедем. Когда мы обувались, дедушка Франтишек принес в прихожую какую-то бумагу и сказал, что он пишет пану президенту, чтобы Каченку приняли обратно в театр, потому что это увольнение несправедливо. Каченка рассмеялась: «Разумеется, папа, твои наивные ренессансные мысли будут очень интересны Гусаку. Ради Бога, папа, ты же смешон!»