Однако, по обычаю, от императора требовалось поцеловать туфлю Климента – жест формально самоуничижительный. Что ж, это хоть что-то. А кроме этого, папа потребовал, чтобы император дал обещание стереть с лица земли евангелическую ересь раз и навсегда. Поскольку Рим, взятый и разграбленный имперскими солдатами, еще дымился, местом коронации была выбрана Болонья. Но ради такого случая Болонью «задекорировали» под Рим, к большому возмущению гордых болонцев.
Итак, получив из рук папы корону, Карл наконец мог обратить внимание на мятежных реформаторов, число коих все росло: они уже разделились на два лагеря – лютеране в Германии и цвинглианцы в Швейцарии. Следующий имперский рейхстаг предстояло провести в Шпейере, в шестидесяти милях к югу от Франкфурта и совсем рядом с Гейдельбергом, весной 1529 года; и заранее известно было, что этот рейхстаг должен вернуться к вопросу о Вормсском эдикте, восстановить его действие и настоять на его исполнении. Что же было делать теперь Лютеру и другим вождям Реформации? В Шпейере они заявили формальный протест – тот, что подарил им прославленное имя «протестантов». Однако надо заранее сказать, что император и другие облеченные властью католики подавили этот протест и ситуация зашла в тупик. Что было делать дальше?
У ландграфа Филиппа Гессенского были на этот счет кое-какие идеи. Новичком в политике он не был и понимал, что открытая борьба императора с протестантами – лишь вопрос времени. Он заключил, что виттенбергской, лютеранской ветви протестантизма необходимо политически объединиться со швейцарской, цвинглианской ветвью – иначе император и католические силы возьмут над ними верх и Реформация погибнет. Если же две партии Реформации объединятся, пусть не догматически, но политически, им будет легче выторговать для себя выгодные условия. Поэтому Филипп предложил обеим партиям провести в своем замке в Марбурге диспут.
Лютер в этом диспуте был совершенно не заинтересован. Он читал сочинения Цвингли о Святом Причастии и считал, что по этому поводу все уже сказано: Цвингли свою позицию выразил ясно, пойти с ним на компромисс Лютер не может. Кроме того, он чувствовал, что Цвингли, наоборот, активно стремится к этой встрече, – и опасался, что они вдвоем с ландграфом Филиппом начнут давить на него, подталкивая к богословским уступкам. Не хотел туда ехать и Меланхтон. Он, как ни удивительно, все еще верил в возможность компромисса и примирения с католиками; но, если бы лютеране сделали шаг в сторону эксцессов Цвингли, этим надеждам настал бы конец. Однако курфюрст Иоганн считал, что стоит попробовать, – и буквально выкрутил Лютеру руки, заставив поехать. Впрочем, сперва Лютер написал Филиппу. «Я знаю, что не уступлю ни пяди, – писал он. – Прочтя их аргументы, я по-прежнему убежден, что они неправы»