. Итак, у нас есть рукописное доказательство, что именно великий Августин – один из отцов Церкви, глубоко почитаемый всеми христианами – первым помог Лютеру увидеть то, что в конце концов привело его к восстанию против современной ему Церкви. И одна из важных мыслей, почерпнутых Лютером у Августина, была в том, что человеческая истина имеет границы и своими силами никогда не достигнет небес.
Постепенно Лютер пришел к мысли: воображать, что простой человеческий рассудок может дотянуться небес – не просто заблуждение, но безумная и пагубная гордыня. Как могут человеческие слова и мысли перекинуть мост через бесконечную пропасть между землей и небом, человеком и Богом? Разве это не невозможно по определению? И сама попытка выстроить из костей умерших мудрецов лестницу к жемчужным вратам рая – не глупость ли, даже не дьявольская ли ловушка? Это же не что иное, как Вавилонская башня под другим именем! Верно: Аристотель, философия, разум могут возвести нас на вершину высокой горы. Но что дальше? Они не приделают нам крылья, чтобы преодолеть оставшийся путь и достичь Бога. Мы так и останемся на вершине горы, прикованные к земле. Можно сколько угодно тянуться, прыгать, вставать на цыпочки – все тщетно: синевы небес нам коснуться не дано. Только Бог способен низвести небо на землю; только откровение Божье перекидывает мост через эту пропасть, самую непреодолимую из всех пропастей.
Итак, Лютер столкнулся с загадкой. Почему все эти века Церковь ставила Аристотеля почти что наравне с Писанием? Зачем учила, будто человеческий разум способен на то, что ему явно не по силам? Ответ на этот важнейший вопрос занял у Лютера еще несколько лет.
В мире, где мы почти повсеместно ассоциируем Библию с Церковью, а Церковь с Библией, трудно вообразить себе эпоху, когда между тем и этим не было почти никакой связи. Столь резкая перемена – еще одно свидетельство неизмеримого влияния, оказанного Лютером на историю. Однако сам Лютер не раз повторял, что в ранние его монашеские годы изучение Библии как таковой было делом почти неслыханным. Разумеется, в тогдашней Церкви экземпляры Библии не лежали на скамьях, и средние миряне почти не представляли, о чем идет речь в этой книге – более того, едва ли четко понимали даже, что речь идет об одной книге. Во время церковных служб они слушали отрывки из Библии, читаемые по-латыни: но мысль, что где-то есть книга, в которой все эти тексты собраны вместе, оставалась чуждой для них даже через десятки лет после появления первых печатных Библий Гутенберга. Это не значит, что монахи были незнакомы с содержанием и учением Библии; однако и до них это содержание доходило, просеянное сквозь сито Церкви, клочками и обрывками, и редко случалось им задумываться о том, что все эти разнородные тексты составляют единое целое. Например, монахи и студенты-богословы читали комментарии Дунса Скота или «Сентенции» Петра Ломбардского, посвященные в основном библейским текстам. Однако представление о Библии как о целостном тексте эти комментарии, скорее, затемняли. Практически никому Церковь не доверяла читать Библию самостоятельно и целиком; и монахи, и священники, и даже ученые богословы, как правило, всегда оставались от нее в нескольких шагах. Однако новое интеллектуальное движение, гуманизм, подчеркивающее важность чтения оригиналов (латинских, греческих, древнееврейских) как Библии, так и иной древней литературы, уже поднимало голову и бросало вызов схоластике и ее взгляду на Библию, укоренившемуся в течение веков.