– Дар помогает заживлять раны. Что-то появляется в крови – я в этом не очень разбираюсь. Врач нашего братства вам лучше объяснит. Кроме того, роса, которая выступает на лезвии ножа, тоже необычайно целебна. Я вас научу этим пользоваться – очень помогает при глубоких ранах.
– Хорошо, это понятно. Вчера мы шли какими-то незнакомыми узкими коридорами. Или я была в бреду?
– Я не хотел, чтобы нас увидели слуги. Вы едва держались на ногах. Наш вид мог в лучшем случае вызвать у них недоумение и досужие толки. Нам всем это ни к чему. Дом строился еще при моем прапрадеде. Он тоже обладал Даром и предусмотрительно повелел сделать множество потайных переходов и подземных ходов в доме и поместье. Можно незамеченным пройти практически в любую комнату или уголок парка.
– Значит, можно пройти и в мои комнаты?
– Вчера мы это и сделали. До этого, естественно, я в ваши комнаты не проникал. Вы же это хотели спросить? Зачем мне это было бы надо? Подсмотреть, как вы переодеваетесь? Я не занимаюсь подобными вещами, – ирония Генриха вогнала Екатерину в краску.
– Конечно нет. Глупо было так думать… – она осеклась и потупилась.
– Хорошо, что спросили. Между нами не должно быть недопонимания. Что-то еще?
– Ночью я, кажется, назвала вас негодяем?
– Вчера и сегодня мерзавцем и негодяем называл меня только ваш друг. Вы – нет. Впрочем, я уже начинаю привыкать к подобным эпитетам в мой адрес, – Генрих улыбнулся.
– Значит, приснилось… Мне казалось, я еще говорила что-то хорошее…
Генрих продолжал улыбаться, глядя на нее.
Екатерина стала серьезной:
– Думаю, я готова принять Служение.
– Не спешите. У вас есть время для окончательного решения. Взвесьте все за и против. И помните, потом уже ничего поменять будет нельзя. Но я почему-то не сомневаюсь в вашем выборе. Читайте, думайте, спрашиваете. Я вернусь в поместье завтра после «встречи» с вашим другом детства. И не волнуйтесь за него понапрасну – он останется жив и здоров. Если будут неотложные вопросы – обращайтесь к Егору.
Летнее небо только-только начинало светлеть. Стояли самые короткие ночи в году, и было еще очень рано.
Генрих, проклиная романтичность Алексея, начал собираться на поединок. Почему непременно на рассвете? Ради красивого антуража? Кому-то нравится умирать при первых лучах восходящего солнца? Неужели нельзя было назначить поединок часа на три попозже? Хотя бы все выспались как следует. Все равно дуэль займет всего несколько минут, а может и того меньше. А ехать на край города и обратно почти час. Генрих почувствовал себя недовольным ворчливым стариком.