— Внимание! Экипаж крейсера "Новик"! Шапки долой! — поползли с голов бескозырки и фуражки. — Хочу вспомнить наших боевых братьев: кондуктора Тимошкина Ивана Фомича, боцмана Кондрашина Николая Петровича, матроса Николаева Фёдора Васильевича, которых будем хоронить, когда вернёмся в Артур. Матроса Егошкина Тимофея Ивановича, тело которого мы не обнаружили и не смогли за ночь найти занимавшиеся спасением наши миноносцы. В такой холодной воде человек может выдержать не больше часа, чаще уже через пятнадцать-двадцать минут не выдерживает сердце, поэтому считаю, что в живых его уже нет. Когда будем хоронить наших соратников, на памятнике обязательно укажем и его имя. Эти "новиковцы" погибли от подлого недомыслия, они были с нами в бою, и мы будем их помнить! А ещё хочу вспомнить ещё одного "новиковца" матроса Васильева Василия Ефграфовича, который погиб от пиратской пули. Почтим их светлую память минутой молчания!.. — такой традиции здесь вроде ещё не используют, но я рассказывала Николаю и он применил. Только гул машин и плеск волн, над палубой повисла тишина, даже Клёпа на крыле мостика, кажется, вытянулась по стойке "смирно". После паузы Николай продолжил:
— Слушать всем! За потопление вражеских кораблей, за нанесение другого ущерба флоту врага, за отличное выполнение своих обязанностей, приношу всем свою благодарность и выражаю всем своё удовольствие! — строй замер, потом рокочуще пронеслось:
— Рады стараться! Вашскобродь!
— Всем перед обедом двойную чарку! Спасибо вам, братцы! А сейчас скажет отец Пафнутий! — стоявший рядом священник не стал выходить, просто чуть сдвинулся вперёд:
— Дети мои! Вои! Не посрамили вы веры православной, памяти отцов и дедов ваших! Горжусь, что выпало мне окормлять вас в эту лихую годину! Благословение Божье на вас за сделанное за Веру, Царя и Отечество наше! — строй дружно осенил себя крестным знаменем. — Благословляю на ратный ваш труд! И да поможет нам Отец наш небесный, и да пребудет над нами сень благоволения Пресветлой Девы! Аминь! — перекрестился и запел густым поставленным басом российский гимн, тут же подхваченный всей командой.
Я почувствовала, как взмокла рубаха у нас на спине, всё-таки напряжение таких выступлений это даже для Николая нагрузка, да и вкладывал он в каждое слово душу, а не болтал бездумно языком, как политики из моего времени, да и вес у слов в этом времени гораздо больше. Команда после гимна разошлась принимать чарку и пищу. Клёпа взгромоздилась на нашу руку, она словно отшагнула в детство после контузии и стремилась быть ближе к нам. Даже на Дусе не ездила, хотя буквально на днях лихо восседала на ней, даже когда она спрыгивала с трапов, почти не касаясь ступенек, или когда карабкались по ним наверх, только прижималась грудью к собачьему затылку. По пути в каюту нас догнал Артеньев: