Ее нельзя назвать неблагодарной. Но не может ведь она постоянно испытывать чувство благодарности. Бритт просто хочет найти свое место в жизни. Но боюсь, что, отправившись на поиски, поймет: они никогда не кончатся.
В дверь звонят. Бритт в пижаме Густава с закатанными штанинами идет открывать. На пороге Густав. От него пахнет пивом и табаком. Он входит со словами:
— Правильно, так мне и надо! Кто я вообще такой? Никто, ничто. Меня можно взять и отставить, как тарелку остывшего супа.
Бритт с сочувствием выслушивает его тираду и предлагает сварить ему кофе. Она обращается с нами снисходительно, как с малыми детьми. Но сейчас это, пожалуй, именно то, что нам нужно. По-видимому, Бритт совершенно лишена по отношению к мужчинам каких-либо комплексов, а я их, вероятно, впитала с молоком матери. Она не демонстрирует им так истерически свою независимость, она может вести себя с ними совершенно спокойно.
Кофе готов, но Густав уже лежит на диване и спит. Щеки покрыты серой щетиной, подбородок отвис. Я стягиваю с него башмаки и укрываю пледом. Впервые я вижу, что он тоже ранимый и тоже со своими комплексами. Вижу, как мучительна для него та роль, которую я ему постоянно навязываю. Я целую его в лоб и впервые думаю о том, что у нас, может быть, еще есть шанс наладить нашу жизнь.
Из матрацев и подушек мы устраиваем себе ложе в соседней комнате. Еще какое-то время лежим обнявшись и шепчемся. Потом Бритт засыпает, и я стараюсь лежать совсем тихо, чтобы не разбудить ее. Мою любимую, мою запланированную, мою потерянную дочку Бритт, которая в этот миг принадлежит лишь мне.
Перевод И. Щербаковой.
ЧЕСТНОЕ СЛОВО — БОЛЬШЕ НИКОГДА НИКАКИХ СТИХОВ
Настоящим довожу до сведения всех, кто интересовался, безотносительно к тому, какими мотивами, понятиями или слухами они руководствовались: у меня пока все в порядке. Однако прошу нижеследующее сообщение, в котором честно и самокритично изложу, как стала сбиваться с пути истинного, считать доверительным.
Дата, когда все началось, известна довольно точно. Но должна с сожалением признать, что о причине и поводе мне сказать почти нечего.
В то пасмурное апрельское утро — точно помню, что шел дождь, — у меня внезапно возникла твердая уверенность: я в одночасье стала поэтом. В остальном ничего не изменилось. Роберт лежал рядом и, демонстрируя твердое намерение пока никаких связей с внешним миром не устанавливать, натянул на голову перину, обратив пятки к потолку.
Мое открытие меня ничуть не обрадовало. До сего часа я не замечала у себя ни малейшей склонности к героизму. Скорее уж я была робкого десятка. Но мои попытки воспротивиться этому оказались бессмысленными. Я была избрана против собственной воли, во сне сменила, подобно змее, кожу. У меня было такое чувство, словно кто-то посторонний завладел мною и неудержимо вытесняет мое ясно мыслящее «я». За завтраком моя новая сущность уже вполне сформировалась. Роберт, помешивая кофе, глубокомысленно заметил: