Лошади разволновались. Гнедая кобыла дрожала, и Ганс-Юрген похлопывал ее по крупу, гладил ей ноздри, шелковисто-мягкие, с нежными волосками.
Он отвел лошадей в конюшню, подстелил себе пару охапок соломы и первый раз ночевал с лошадьми.
Иногда они снились ему. Он мечтал, что когда вырастет, то пойдет работать на конный завод, если отец пустит. Через несколько дней после смерти деда гнедая кобыла разрешилась мертвым жеребенком.
Позднее, когда Ганс-Юрген уже учился на зоотехника, родился гнедой жеребенок с белой звездочкой во лбу. Отец подарил его Гансу-Юргену.
Рано утром, перед школой или перед тем, как ехать на районный животноводческий комплекс, Ганс-Юрген ухаживал за жеребенком, а когда вечером усталый возвращался домой, то снова кормил его, чистил скребницей, выводил побегать, убирал стойло.
Отец настаивал, чтобы жеребенка обрезали:
— Жеребца держать не резон. Норовист больно, ездить трудно. И кобыл нам перепортит.
Теперь Ганс-Юрген опасался, что однажды вернется вечером, а в стойле уже не жеребенок, а мерин.
Он знал, какой отец несговорчивый. Может, в Фуксгрунде уже давно не было бы сельхозкооператива первого типа, если бы не упрямство отца…
Ганс-Юрген ни за что не хотел, чтобы жеребчика сделали мерином. Как-то он прочитал историю Холстомера, давал ее отцу и брату, но те только посмеялись. Они не верили, что Ганс-Юрген способен уйти из дома — да и куда идти из родного гнезда, где тепло и сытно?
— У меня ты получишь столько, сколько тебе нигде не дадут. В двадцать лет можешь собственную машину заиметь. Тыщу марок чистыми в месяц и еда бесплатная… Если бы мне мой отец такое предложил… И потом, ты ведь сам себе хозяин. Что своими руками нажито, то наше…
В училище все знали, из какой он семьи. «Отец-то твой богатей, единоличник», — трунили многие, хотя кое-кто был бы не прочь наняться к отцу, когда слышал, сколько у того денег. Но Лейксенринг редко брал на помощь учеников, разве что самых лучших — ведь у него были сыновья, да и сам еще в силе. А кроме того, у него хватало машин.
Гансу-Юргену выделили две комнаты, обе с современной обстановкой. Из окон виднелись сад и загон с лошадьми, щиплющими траву.
Он любил глядеть на лошадей. С тех пор как в саду появился холмик с самшитом, многое для Ганса-Юргена стало здесь чужим. Сначала родители, которые отмалчивались на его вопросы, потом усадьба, которая теснила его своими стенами и докучала ему нескончаемой работой. Однажды он загородил матери дорогу, когда она, как обычно, шла вечером к сараю с миской молока. «Тебе этого не понять», — только и услышал он в ответ. Тогда он выхватил миску и шваркнул ее о вымощенный булыжником двор. Мать молча собрала черепки и через некоторое время вернулась к сараю с новой миской.