- Это правда, я никогда не интересовался звездами, - тихо сказал Игнаций.
- С того дня началась у меня странная болезнь, - продолжал Вокульский. - Пока я писал письма, составлял счета, получал товары, рассылал своих агентов, пока чуть ли не на себе тащил и разгружал сломавшиеся телеги или подстерегал крадущегося грабителя, - я был более или менее спокоен. Но стоило мне оторваться от дел или хотя бы на минуту отложить перо, и я сразу чувствовал боль, как будто у меня, - понимаешь, Игнаций, - как будто у меня в сердце застряла песчинка. Бывало, я хожу, ем, разговариваю, трезво рассуждаю, осматриваю красивые окрестности, даже смеюсь и веселюсь - и, несмотря на это, чувствую внутри какое-то тупое покалывание, какое-то неясное беспокойство, еле-еле заметную тревогу.
Эта хроническая подавленность, невыразимо мучительная, из-за малейшего пустяка могла перейти в бурю. Дерево знакомого вида, обнаженный холм, цвет облаков, полет птицы, даже порыв ветра без всякого повода вызывали у меня такой прилив отчаяния, что я бежал от людей. Я искал пустынный уголок, где бы можно было, не боясь, что кто-нибудь услышит, броситься на землю и по-собачьи завыть от боли.
Иногда во время этих одиноких скитаний, когда я бежал от самого себя, меня застигала ночь. Тогда из-за кустов, поваленных деревьев, из расщелин являлись предо мною тени прошлого и грустно качали головой, глядя на меня остекленелыми глазами. А шелест листьев, далекое громыхание телег и журчание воды сливались в один жалобный голос, который вопрошал меня: "Путник, что сталось с тобою?"{45} Ах, что со мной сталось...
- Ничего не понимаю, - прервал Игнаций. - Что же это было за безумие?
- Что? Тоска.
- По ком?
Вокульский вздрогнул.
- По ком? Ну... по всему... по родине.
- Почему ж ты не возвращался?
- А что бы мне это дало? Впрочем, я и не мог.
- Не мог? - повторил Игнаций.
- Не мог... и баста! Не к чему было мне возвращаться, - нетерпеливо ответил Вокульский. - Там ли, тут ли умирать - не все ли равно... Дай мне вина, - оборвал он вдруг, протягивая руку.
Жецкий поглядел на его пылающее лицо и отодвинул бутылку.
- Оставь, - сказал он, - ты уж и так возбужден.
- Потому-то я и хочу пить...
- Потому тебе и не следует пить, - прервал Игнаций. - Ты слишком много говоришь... Может быть, больше, чем сам хотел бы, - прибавил он с ударением.
Вокульский не настаивал. Он задумался и сказал, качая головой:
- Ты ошибаешься.
- Сейчас я тебе докажу, - ответил Игнаций, понижая голос. - Ты ездил туда не только ради денег.
- Правильно, - ответил Вокульский, подумав.