— Еще как продают, — заверил меня Вивасементе. — Я сам покупал детей у моих европейских родственников, если видел, что они смогут стать воздушными гимнастами. Некоторых чуть ли не младенцами, других — в два или три года, но старше пяти лет — никогда.
С отвращением, которого наш хозяин не заметил, так же, как и наш юмор, Джимми указал на стоящую на траве коробку с деньгами.
— Мы привезли ваши деньги. Они нам не нужны.
— Триста семьдесят пять тысяч, — поднял цену Вивасементе.
— Нет.
— Четыреста пятнадцать тысяч.
— Прекратите, — потребовал Джимми.
— Четыреста двадцать две тысячи пятьсот долларов, и это моя последняя цена. Я должен заполучить этого особенного мальчика. Он — мой последний шанс, мой лучший шанс создать такого же, как я. В нем особенно велика концентрация крови воздушных гимнастов.
Бушующие эмоции попытались отразиться на лице Вивасементе, и я даже испугалась, что растянутая до предела кожа сейчас лопнет и лохмотьями повиснет на костях.
Он сложил руки перед грудью, словно в молитве, и обратился к Джимми не злобным, а просящим голосом:
— Если бы я узнал в 1974 году или в последующие годы, что Натали родила двойню, тебя бы не отдали пекарю и его жене, — тут он счел уместным перейти на «ты», а слово «пекарь» произнес с презрением, достойным сноба голубых кровей. — Я пришел бы за тобой, клянусь. Выкупил бы тебя или спас каким-либо другим способом. Я всегда получаю то, что хочу. Но я думал, что у меня родился только один сын и его похитил этот злобный Бизо.
Джимми с порога отверг отцовскую любовь Вивасементе.
— Вы — не мой отец, даже в том смысле, что вы считаете себя духовным отцом всех членов своей труппы. Панчинелло и я никогда не состояли в вашей труппе, и мы никоим образом не можем считаться вашими детьми. Да, учитывая, что вы — отец Натали, мы номинально считаемся вашими внуками. Но я не принимаю такого родства. Я отказываю вам в праве быть моим дедом, я не хочу иметь с вами ничего общего.
Руки, сложенные в молитве, разошлись, сжались в кулаки. Костяшки пальцев побелели.
И если чувство юмора у Вивасементе отсутствовало полностью, ярости у него хватало с избытком. Глаза превратились в щелочки, взглядом он буквально пронзил Джимми.
А когда заговорил, слова припечатывали, как паровой молот:
— Конрад Бизо не мог зачать ребенка ни с одной женщиной. Он был бесплоден.
Я тут же вспомнила (и Джимми, естественно, тоже) Конрада Бизо у нас на кухне, перед тем как он выстрелил в меня, когда более не прикидывался Портером Карсоном. Он хотел взять Энди в качестве компенсации за то, что Панчинелло оказался в тюрьме, «что-то за что-то». Он не знал, что Джимми и Панчинелло — близнецы, не понимал, что Энди — его внук. Он лишь хотел получить компенсацию. И когда я спросила Конрада, почему он не уложил в кровать какую-нибудь шлюху, чтобы она родила ему ребенка, мои слова привели его в замешательство, он не решался встретиться со мной взглядом. Теперь я знала почему.