— Домой, даже после тяжелого дня, я возвращаюсь с радостью, — горячо заговорил он, — потому что знаю: дверь, пусть и на расшатавшихся петлях, мне откроет любимая женщина, а на пороге, пусть хоть и сырой квартиры, встретит дорогой сердцу ребенок.
— Но ваша дочь в Доме скорби, — возразил Люциус.
— Тем сильнее боль от того, — наконец дала волю слезам Анна, — что и Теодора настигла болезнь.
— У вас есть сын? — переспросил архидьякон, не предполагавший в семье Эклипс второго ребенка и всерьез озадаченный этим поворотом.
Генри и Анна, казавшиеся олицетворение печали, кивнули. А в следующий миг священник услышал какой-то звук в соседней комнате и устремился туда, он рывком отворил дверь и, пораженный, замер на пороге. Там, в маленькой кровати, тяжело переворачиваясь на протертых и испачканных гноем простынях, лежал мальчик лет семи, кожа которого местами потемнела от набухших черных язв. Ребенок был поражен чумой.
Люциус, не в силах оторвать взгляд от так давно и хорошо знакомого, но по сию пору не переставшего быть страшным, зрелища, отступил на шаг от двери. Генри трижды перекрестился, шепча молитву, а сотрясаемая рыданиями Анна прикрыла раскрасневшееся от слез лицо руками.
— И даже теперь, — резко начал Люциус, обращаясь к отцу этого несчастного семейства, — когда одно ваше дитя находится в Доме скорби, а другое при-смерти, вы не испытываете соблазна перед верой «Отверженных» и не желаете принять от них помощи?
Генри под пронзительным взором священника опустил голову, но ответил твердо и решительно:
— Нет! Ведь для этого нужно пасть и совершить преступление, — сказал он. — А коль дети все равно обречены, к чему омрачать последние их минуты, погружаясь во зло. Может в будущем оно и облегчит нам с Анной жизнь, но точно не исправит наших ошибок и не восполнит наших потерь.
Архидьякон о чем-то напряженно задумался: сумасшествие и чума действительно считались болезнями неизлечимыми, но ведь помешательство Ребекки — притворство, а маленький Теодор…
Люциус, не отрываясь, смотрел на мальчика и словно бы колебался.
— Вы что-то хотите сказать, святой отец? — заметил его сомнения Генри.
Архидьякон вздрогнул, вырванный из своих мыслей.
— Заберите Ребекку из приюта, — почти приказал он. — Она притворяется.
Затем Люциус быстрым шагом вошел в комнату Теодора, взял обессиленного ребенка на руки и на глазах его изумленных родителей молча двинулся с ним к выходу. Однако минуя дверной проем, он остановился.
— Через три дня я приведу мальчика обратно, — твердо провозгласил архидьякон, оглянувшись через плечо.