***
Предыдущее слушание оказалось весьма богатым на события, поэтому и на очередное заседание суда зрителей собралось не меньше. И на сей раз сюрприз не заставил себя долго ждать.
— Люциус Флам — архидьякон Собора святого Павла, обвиняется в преступлении против Церкви, — объявил глашатай.
В зале суда наступило изумленное затишье: только непосредственные участники процесса заранее были ознакомлены с материалами дела, для остальных же подобное обвинение явилось крайней неожиданностью.
— Названный священник, — продолжал в абсолютном безмолвии глашатай, — ввел Церковь в заблуждение, оставив на теле Розы Вимер, добровольно расставшейся с жизнью, жемчужину, в свете предшествующих событий долженствующую указывать на насильственную смерть упомянутой женщины, в результате чего, самоубийца оказалась похороненной на святой земле. Что грубейшим образом нарушает каноны Церкви.
По рядам зрителей прокатилась волна священного трепета, но мгновение спустя люди в зале стали озадаченно переглядываться между собой: осознавая серьезность обвинения, они, тем не менее, не верили в злонамеренность такого кощунства со стороны священника и искали объяснения его поступку. Так что дежурный вопрос председателя судейской коллегии оказался на сей раз более чем кстати.
— Вам есть, что сказать на это?
Люциус медленно поднялся с места.
— Ваша честь, — начал он, — Роза Вимер действительно кончила жизнь самоубийством и это ясно записано в моем дневнике, как собственно и то, что я возложил на ее тело жемчужину, дабы несчастная была похоронена рядом с мужем, на освященной земле. Однако в тех же записях указано, почему я так поступил.
— Да, — подтвердил председатель, — вы сделали это по просьбе, якобы изъявленной в предсмертной записке погибшей.
— Переписать которую в дневник я, к сожалению, не удосужился, — досадливо вздохнув, прошептал Люциус.
— И где же эта записка, господин Флам? — слово в слово повторил председатель вопрос еще утром заданный епископом.
— Я потерял ее, — так же безнадежно ответил архидьякон.
— Что ж… — произнес председатель уже готовый вынести приговор.
Но епископ не дал ему этого сделать.
— Исполнение последней воли умершего, — перебивая судью, быстро заговорил прелат, — является таким же священным обычаем, как и обряд захоронения. И если в данном случае одно священное действие противоречило другому, архидьякон мог поступить по своему усмотрению, и я — глава Лондонской Церкви, заявляю, что целиком и полностью оправдываю такой выбор, ибо он не только священный, но еще и человечный.
Тот факт, что епископ заступался за Люциуса, был определенно важен, но не для суда, а только для народа, ибо все понимали, что для спасения архидьякона одних слов теперь мало.