Я уже видел это лицо. Я видел это лицо всякий раз, когда мама недостаточно солила суп, или наоборот добавляла в него слишком много соли, когда на стаканах оставались следы от пальцев, а на рубашке — мелкие плохо проглаженные складочки, когда полотенца сушились не один к одному, а как попало… Я видел это лицо, когда брата застукали с его первой сигаретой, а потом и с первой девушкой, я видел его всякий раз, когда что-то шло в разрез с представлениями отца о должном.
«Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло. Ветхий завет, книга Екклесиаста, глава восемь, стих одиннадцатый» — он читал еще много разного текста, произносил много разных непонятных мне слов. Он смотрел на меня горящими глазами. А потом сказал, что мне уже пять и пришло время очиститься.
Пять раз «Отче наш». Пять раз «Святой дух». Десять ударов кожаным ремнем. И так из недели в неделю. Каждую субботу. Каждый год.
Когда все закончилось, мама напоила нас чаем с печеньем — песочным с кусочками шоколада. И так из недели в неделю, каждую субботу, каждый год. Моя мать пекла свое злоебучее печенье, пока меня пиздили коричневым кожаным ремнем, висевшим в свободное от экзекуции время на гвозде в сарае, позвякивая при каждом сильном порыве ветра своей уже старой, тусклой, облезлой бляшкой.
То воскресение было особенным для всех нас. Для меня — потому что вся спина и задница у меня покраснели и горели. Мне было больно садиться, лежать на спине, а еще больнее было купаться. Мамаша же решила меня хорошенько вымыть перед отцовским назначением. Она натирала меня мылом и мочалкой, нисколько не заботясь о том, что мне чертовски больно. Она не умела быть мамой, зато она умела драить. Вот она и делала то, что умела. Она драила меня, напевая какую-то сопливую песенку и думала, что слезы у меня на щеках от шампуня. И она старательно промывала мне глаза и просила закрывать их. Эта дура словно не замечала моей раскрасневшейся, с множеством ссадин спины. Она мылила меня и напевала свою уебищную песню.
Она напевала эту песенку всю дорогу к церкви, крепко держа меня за руку. Мы тащились по апрельской слякоти. Поверх моих ботинок были натянуты бахилы. Очень важно было не испачкаться в такой знаменательный день. Мне нравилось смотреть под ноги, на эту коричневатую жижу, на эту грязь. Вы знаете из чего состоит грязь? Самая обычная грязь на наших самых обычных улицах? Грязь — это смесь пыли, земли и жидкости. Все очень просто. Я любил смотреть на грязь, копаться в ней носком свое ботинка. Я любил прыгать в грязи. В смеси пыли, земли и жидкости. Всего лишь пыль, земля и жидкость. То что под нами, в нас и на нас. Но когда все это смешивается, это превращается в грязь и грязь уже трогать нельзя. По отдельности можно. Все вместе — нельзя. «Грязь пачкает» — говорит мама и протирает платочком свежее пятно у меня на штанине. Эта дура, всю жизнь посвятившая себя уборке, так и не узнала, что от грязи гораздо легче избавиться тогда, когда она высохнет.