Сжав зубы, Кобылин налег на педали, и велосипед выскочил на «зебру», – прямо на красной свет. Чудом разминулся с загудевшей машиной, Алексей обогнул невесть откуда взявшийся трактор и взлетел на бордюр. Не обращая внимания на гудение машин и отборный мат за спиной, охотник припал к рулю, ускорился и через пару секунд с визгом затормозил у ларька. Еще через миг он уже прислонил велосипед к стене – ровно в том месте, откуда позаимствовал его десяток минут назад.
Когда дверь начала открываться, охотник развернулся и быстрым шагом направился к вокзалу. За спиной раздался окрик – не грозный, больше недоуменный, с вопросительной интонацией. Мол – чего надо? Но Кобылин не обратил на него внимания. Ускоряя шаги, он нырнул в двери вокзала, быстро пересек зал ожидания с опустевшими креслами, и, наконец, сорвавшись на бег, выскочил на перрон.
Поезд уже тронулся с места и постепенно набирал ход. Зеленые вагоны скользили вдоль потрескавшегося асфальта плавно, как кубики льда. Еще немного и тихий шорох колес сменится громоподобным громыханием и лязгом разогнавшегося состава.
Впереди мелькнул темный проем открытой двери, и Кобылин, сорвавшись с места, бросился вдогонку за своим вагоном. В пару прыжков нагнал свою цель и ловко, заскочил в распахнутую дверь, чуть не придавив проводницу. Та от испуга, шарахнулась в сторону, но увидев знакомую небритую физиономию, облегченно вздохнула. Обернувшись, она захлопнула дверь вагона, а потом уж обернулась и выдала по первое число.
-Виноват, - прижимая руку к сердцу, повинился Кобылин. – Кругом виноват. Ну, очень пирожков захотелось. Они тут копеечные, а так пахнут… Водка? Да ты что, милая! Хочешь, дыхну?
Проводница смерила пассажира суровым взглядом, потянула носом, и, на всякий случай погрозила длинным костлявым пальцем.
-Четыре часа, - сказала она. – Ох, бедовый ты мужик! Ссажу на следующей, так и знай!
-Как договаривались, - Алексей кивнул. – Мне ж только своих нагнать, я тут в уголке посижу.
Проводница снова потянула носом, но, не учуяв ничего подозрительного, хмыкнула, и вышла из тамбура, с грохотом захлопнув за собой дверь.
С лица Кобылина сошла виноватая ухмылка – медленно соскользнула, словно ненужная теперь маска. Выпрямившись, он прислонился к железной стене, уставился в окно на скользящие мимо дома с разноцветными крышами и застыл. Как памятник, как мраморное изваяние. Бесстрастный, безучастный, и почти безжизненный. Маленький винтик в огромном механизме, постепенно утрачивающий последние связи с человеческим существом, которым он когда-то являлся. Но отчаянно сопротивлявшийся этому процессу.