— Хорошо, спасибо. — На ней была полосатая сине-белая мужская рубашка, в руке она держала иголку с ниткой. — Заходите. Я тут занялась шитьем.
В гостиной горели три лампочки, но комната все равно казалась мрачной, было холодно и сыро, словно это помещение держалось взаперти целый день и использовалось как убежище, где кто-то прятался от солнца и соседей.
Телма села на диван рядом с грудой мужских носков, рубашек и нижнего белья.
— Гарри звонил в полдень. Спасибо, что вы приютили его на ночь.
— Он может оставаться у нас сколько угодно. Дочки в нем души не чают.
— О!
— И он их любит. Даже не протестует, когда они карабкаются на него в половине седьмого утра. Это надежное испытание.
— Да?
— По-моему, из Гарри получился бы прекрасный отец. У него все…
— Вы зря тратите время, — сказала Телма холодно и неотразимо. — Гарри — не отец моего ребенка. Я наверняка не смогла бы жить с ним, делая вид, что это его ребенок. Если вы на это намекаете.
— Я не только высказываю свое мнение. Я настоятельно рекомендую вам подумать. Мы с Гарри долго говорили об этом, прежде чем отправились спать. Он согласен, он рад был бы взять ребенка на себя. Он любит вас, Телма.
— Знаю. Но я его не люблю. И если бы продолжала жить с ним на таких условиях, то в конце концов возненавидела бы его. Ребенок не должен расти в доме, где царит ненависть, как это было со мной. Нет, Ральф, не надо спорить. Наше будущее определено.
— В самом деле?
— Да. Конечно, будут разговоры, скандал, но все это уляжется. Мы с Роном куда-нибудь уедем и начнем новую жизнь. — Она говорила быстро, взахлеб, будто много раз повторяла эти слова про себя и, возможно, верила в них, а может быть, заставляла себя верить. — Вы не возражаете, если я буду шить? Гарри заедет за своими вещами после работы, и я хочу привести их в порядок. Какое-то время о нем некому будет позаботиться.
— Какое-то время?
— Когда-нибудь он женится во второй раз. Я знаю, сейчас он думает, что его любовь единственная и вечная и так далее, но я-то хорошо знаю Гарри. Встретится ему какая-нибудь милая женщина, которая даст все, что ему нужно.
— Вы дали ему все, что ему было нужно.
— Его не так трудно ублаготворить. Меня — трудней.
— Вы ополчились на него по-настоящему.
— У меня своя гордость. О, я понимаю, в моих устах эти слова звучат странно, но я сказала правду. Я не могла бы говорить людям вроде вас с Нэнси, что мне скучно сидеть одной-одинешенькой весь божий день, зная, что и в будущем меня ничто другое не ждет. Единственный человек, которому я сказала об этом, был Рон. Он тоже рассказал мне кое-что о себе — что Эстер умней его, и он всегда неловко себя чувствует, когда они выезжают вместе, она овладевает разговором и поворачивает его куда хочет. Рон говорил, что чувствовал себя сыном-идиотом, которого она тащит за собой из чувства долга.