Альен. Алисия назвала ребёнка Альеном.
* * *
Уна подула на обожжённые пальцы и поспешно стёрла последний штрих в цепи символов. Хорошо, что она выбрала сегодня карандаш, а не чернила… Кольцо на столе не просто осталось видимым — даже не побледнело и не обратилось в прозрачный сгусток тумана, как было два дня назад. Снова у неё не получилось.
Зато край стола и бумага под ладонями накалились и задрожали, будто готовясь взорваться. Уне казалось, что точно так же, изнутри, накалилась она — большой нелепый котёл, что скоро лопнет… Уна отложила лист с символами, книгу со схемой-образцом, многострадальное кольцо, переплела пальцы в замок — и задумалась.
Заклятие невидимости было лишь одним из многих — из сотен и десятков, которые ей не удалось (и, может быть, не удастся) освоить самостоятельно. С каждым годом Уна всё отчётливее понимала, что предел близок: рано или поздно, в страшном «когда-нибудь потом», она уже не сможет молчать о своём Даре. Дар разрывал, переполнял её, присылая то кошмарные сны и томящие видения, то бессонницу — а то и беспричинную, звериную тоску, когда хочется лишь бродить ночами по замку и окрестностям в поисках неведомо чего. Были, конечно, и дни, когда Уна чувствовала себя звенящей от радости, полной сил — почти всемогущей, — но они возвращались всё реже, и всё меньше простых, каждодневных вещей приносили ей покой и счастье.
Уже несколько лет Уна выторговывала себе по несколько часов в день — выторговывала у образа жизни, подобающего леди (возня со слугами, бесцельные прогулки, ленивая болтовня с соседями, шитьё и вышивание без конца…), чтобы закрыться в библиотеке или своей комнате. Ключ от библиотеки в день совершеннолетия — когда ей исполнилось семнадцать — перекочевал к Уне от матери, так сказать, официально; но вообще-то она задолго до этого бессовестно овладела копией, осчастливив заказом кузнеца из деревушки Делг. Все книги и свитки Кинбралана, которые хотя бы отдалённо, глухим эхом, касались магии, стали владениями Уны — её личной загадочной страной, спрятанной от посторонних. Она уходила в эту страну сначала с трепетом, а потом — по привычке, уже не мысля себя без неё. Уна несла свою тайну, не зная, на что она больше похожа: на золотое сокровище или на гнойные струпья прокажённого…
Пожалуй, сравнение с проказой было всё же уместнее. Именно так Уна ощущала свой Дар, погружаясь в историю Обетованного, а заодно — в историю своего рода.
Все записи хроник о лордах и леди Тоури, владевших магией, напоминали жуткие сказки в исполнении тёти Алисии, которыми Уна заслушивалась в детстве. Ничего хорошего, честного, справедливого; никаких оправданий. Отцеубийца лорд Ровейн был только началом — тем, кто протоптал длинную дорогу для злодейств и безумия. Уна листала страницы с выцветшими чернилами — страницы, в которые явно много лет никто не заглядывал, — и кожа её покрывалась мурашками, а мысли мрачнели. Клеймо всегда было однозначным, в духе старонравного северного Ти'арга: «колдун» или «ведьма», «убийца», «насильник», «блудница», «глумление над богами», «растление детей», «некромантия», «заговор против короля»… Почему её предки так упивались злом — если всё это правда? Что лишало их рассудка — суровые зимы предгорий, холодные стены Кинбралана, сама магия… Или просто одиночество?