— Ты мне порассказывай еще, что тут зря. Вылез, я сказал.
Мазай слышал их негромкий разговор и еще ощущал насыщенный холодный запах степи с окраины, пыли с брошенных из-за засухи сельских полей, уже перебиваемый городским горячим запахом нагретых моторов и искрящих проводов. Внутри разрасталось холодное молчание. Не доехали. Все. Конец.
То, что ему самому конец, — ладно. А вот его сын вовсе не родится…
Еще один ополченец отодвинул боковую дверь фургона, осветил внутренность дымным светом ручного газового фонаря, ослепил Мазая, обвел пыльным лучом хребтину Красотки, ее медленно вздымающиеся в темноте бока.
— Охренеть, — произнес светивший. — Старшой! У них тут и впрямь ящер!
Старшой отошел от водителя, заглянул внутрь, заметил и Мазая, поманил пальцами:
— А ты выходи давай.
Мазай оставил Красотку и медленно выбрался из фургона. Старшой показал ему, где встать: рядом со сгорбившимся водителем у шлакоблочной стены заставы.
— М-да, — буркнул старшой, обводя спящую Красотку лучом света из коптящего фонаря. — Кто погонщик? Ты?
— Я, — не стал отпираться Мазай.
— Совсем вы, степные, охренели… Вы бы еще бармаглота так повезли.
Мазай безучастно пожал плечами, мол, мне поручили — я везу, могу и бармаглота, буде понадобится такой кому в трижды возведенном граде Ушмале.
— Старшой, — угрюмо позвал водитель. — Чего ты нас остановил-то?
— Приедут скоро за вами, — ответил старшой. — В смысле вы-то на хрен никому не нужны, а это чудо в клетку заберут.
— Кто заберет-то?
— Кому положено… Кто-то от Бессмертных. Запрещено же ввозить ящериц в город во время Тризны.
— Так всегда ж возили и ничо!
— Ты поболтай мне тут еще. Жди. И не дергайся.
— Старшой, — позвал Мазай.
Старшой приблизился, направил луч фонаря в лицо, осветил костяные височные подвески с лицами предков, жесткие, выгоревшие волосы степняка, небритый подбородок.
— Чего тебе, рыжеглазый?
— Позвонить от вас можно?
— Начальству моему нажаловаться хочешь? — недовольно спросил старшой.
— У меня жена на сохранении в родильном, в городе, — объяснил Мазай. — Скажу, почто не приеду сегодня…
— А-а-а, — протянул старшой непонятным тоном. — Претендент. Ну иди. Иди, позвони. Рядовой, проводи его. Посмотришь, кому он там на самом деле звонить будет…
Телепровод был новый, меднотрубный. Мазай попросил соединить с храмом домашнего очага, дождался ответа брата-оператора, дождался, пока трубку передадут Лаське, потом рассказывал, что по работе задержится, может, до завтра, может, чуть дольше, да все в порядке, так, застряли в пути. Рядовой при этом хмыкнул и ушел обратно по коридору мимо пустого зарешеченного загончика для задержанных, в застекленный зал у входа. Мазай проводил его взглядом, слушая мягкий голос Ласьки, и, конечно, не стал говорить ей ничего о том, что провалил задание, что не будет серебряных слитков в форме бычьей головы на чаше медицинских весов. Ничто не остановит чашу с их сыном от звонкого удара об медный стол. И значит, не будет в городе нового человека — будет еще одно жертвоприношение первенца на алтаре домашнего очага города Ушмаля. Он, конечно, ничего не стал говорить. У него есть еще время до родов. Но совсем мало. Со дня на день.