Хаке Гандальвсон «терся» в Бирке, подыскивая себе занятие. После того, как Хальвдан Черный разбил войско его и братьев, ему не было место в Вингульмёрке. Он стал бездомным изгнанником. Да и осиротел совершенно, ибо братья ту битву не пережили, а других близких родичей у него не оставалось. А оставшиеся деньги стремительно таяли, грозя избавить Хаке и от своей компании. Не привык он жить экономно. Родился сыном конунга, жил им и даже правил немного не зная горя, пока соседи с топорами не пожаловали.
Он искал заработок. С лета искал. Но на все подряд согласиться не мог. Это невместно, то неприятно, а вот этой гадостью его и умирающего с голода не заставить заниматься. Поэтому понимания не находил, как и работы. Даже в походы его не брали сотоварищем. Конунг же, сын конунга, внук конунга и прочее. Опасно с таким идти...
И вот Хаке зацепился ухом за любопытный разговор. Купец, пришедший из Константинополя, рассказывал своему знакомцу про чудеса дальних земель. А рядом грели уши прохожие. Всем же хочется таких интересных вещей послушать. Не все же их видели и так далеко ходили.
- Вот я и говорю! Ромеец! Что он может? Сказки все это и болтовня! – Возмущался собеседник торговца.
- Ты его не видел, - качал головой Бьёрн. – А я тебе говорю – сам бы против него не вышел. Да и знакомцев у меня там много. Те своими глазами видели, как он Хьярварда одним ударом копья убил. Пробив щит и кольчугу.
- Но как?! Это же ромеец!
- Он очень непростой ромеец. Сразу видно – из очень богатой семьи. Ходят слухи, что родич Василевса. Но веры в их распятого бога у него нет. Крест носит, но так. Не по своей воле. Видно от того и скрывается на севере.
- А не брешешь?
- Священишка со мной ехал. Хотел тут у нас проповедь вести. Дохлый, но язык острый. Пока плыли – сам хотел за борт выкинуть ни один десяток раз. Но клятву дал. Ждал, когда до Бирки дойдем, чтобы завершить контракт и оторвать ему голову честь по чести. Так вот. Этот мерзавец к тому ромейцу полез. Чего-то там поучать. Так он ему такую отповедь дал, что мое почтение. По-ромейски говорил, на высоком наречии, так что я разбирал едва через слово. Но и этого хватило, чтобы понять – презирает этот ромеец из Гнезда и распятого бога, и жрецов его. Что он и сам сказал, назвав свой крест – проклятием, а Христа – жадным Богом, который никогда не отпускает тех, кто ему посвящен. Прямо скажем - с такими думками в Константинополе делать нечего.