Мы прыгнули в воду и поплыли. Вода светилась серыми и красными переливами.
Потом мы пошли обратно. Фрейлейн Мюллер уже была на ногах. Она срезала на огороде петрушку. Услышав мой голос, она вздрогнула. Я смущенно извинился за вчерашнюю грубость. Она разрыдалась:
— Бедная дама. Она так хороша и еще так молода.
— Пат доживет до ста лет, — сказал я, досадуя на то, что хозяйка плачет, словно Пат умирает. Нет, она не может умереть. Прохладное утро, ветер, и столько светлой, вспененной морем жизни во мне, — нет, Пат не может умереть… Разве только если я потеряю мужество. Рядом был Кестер, мой товарищ; был я — верный товарищ Пат. Сначала должны умереть мы. А пока мы живы, мы ее вытянем. Так было всегда. Пока жив Кестер, я не умру. А пока живы мы оба, не умрет Пат.
— Надо покоряться судьбе, — сказала старая фрейлейн, обратив ко мне свое коричневое лицо, сморщенное, как печеное яблоко. В ее словах звучал упрек. Вероятно, ей вспомнились мои проклятья.
— Покоряться? — спросил я. — Зачем же покоряться? Пользы от этого нет. В жизни мы платим за все двойной и тройной ценой. Зачем же еще покорность?
— Нет, нет… так лучше.
«Покорность, — подумал я. — Что она изменяет? Бороться, бороться — вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счете так или иначе будешь побежден. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет».
Кестер сказал ей несколько слов. Она улыбнулась и спросила, чего бы ему хотелось на обед.
— Вот видишь, — сказал Отто, — что значит возраст: то слезы, то смех, — как все это быстро сменяется. Без заминок. Вероятно, и с нами так будет, — задумчиво произнес он.
Мы бродили вокруг дома.
— Я радуюсь каждой лишней минуте ее сна, — сказал я.
Мы снова пошли в сад. Фрейлейн Мюллер приготовила нам завтрак. Мы выпили горячего черного кофе. Взошло солнце. Сразу стало тепло. Листья на деревьях искрились от света и влаги. С моря доносились крики чаек. Фрейлейн Мюллер поставила на стол букет роз.
— Мы дадим их ей потом, — сказала она.
Аромат роз напоминал детство, садовую ограду…
— Знаешь, Отто, — сказал я, — у меня такое чувство, будто я сам болел. Все-таки мы уже не те, что прежде. Надо было вести себя спокойнее, разумнее. Чем спокойнее держишься, тем лучше можешь помогать другим.
— Это не всегда получается, Робби. Бывало такое и со мной. Чем дольше живешь, тем больше портятся нервы. Как у банкира, который терпит все новые убытки.
В эту минуту открылась дверь. Вышел Жаффе в пижаме.
— Все хорошо! — сказал он, увидев, что я чуть не опрокинул стол. — Хорошо, насколько это возможно.