Он едва заметно махнул рукой и медленно пошел вперед. Я был готов броситься за ним. Какая-то женщина нахлобучила ему на голову красно-зеленый бумажный колпак и повисла у него на шее. Отто даже не заметил ее. Женщина отошла и удивленно посмотрела ему вслед. Обойдя вокруг зала, Отто вернулся к столику.
— Его там нет, — сказал он.
Я встал, окинул взглядом зал. Кестер был прав.
— Думаешь, он узнал меня? — спросил я.
Кестер пожал плечами. Только теперь он почувствовал, что на нем бумажная шапка, и смахнул ее.
— Не понимаю, — сказал я. — Я был в туалете не более одной-двух минут.
— Более четверти часа.
— Что?.. — Я снова посмотрел в сторону столика. — Остальные тоже ушли. С ними была девушка, ее тоже нет. Если бы он меня узнал, он бы наверняка исчез один.
Кестер подозвал кельнера:
— Здесь есть еще второй выход?
— Да, с другой стороны есть выход на Гарденбергштрассе.
Кестер достал монету и дал ее кельнеру.
— Пойдем, — сказал он.
— Жаль, — сказала блондинка за соседним столиком. — Такие солидные кавалеры.
Мы вышли. Ветер ударил нам в лицо. После душного угара кафе он показался нам ледяным.
— Иди домой, — сказал Кестер.
— Их было несколько, — ответил я и сел рядом с ним.
Машина рванулась с места. Мы изъездили все улицы в районе кафе, все больше удаляясь от него, но не нашли никого. Наконец Кестер остановился.
— Улизнул, — сказал он, — но это ничего. Теперь он нам попадется рано или поздно.
— Отто, — сказал я, — надо бросить это дело.
Он посмотрел на меня.
— Готтфрид мертв, — сказал я и сам удивился своим словам, — От этого он не воскреснет…
Кестер все еще смотрел на меня.
— Робби, — медленно заговорил он, — не помню, скольких я убил. Но помню, как я сбил молодого английского летчика. У него заело патрон, задержка в подаче, и он ничего не мог сделать. Я был со своим пулеметом в нескольких метрах от него и ясно видел испуганное детское лицо с глазами, полными страха; потом выяснилось, что это был его первый боевой вылет и ему едва исполнилось восемнадцать лет. И в это испуганное, беспомощное и красивое лицо ребенка я всадил почти в упор пулеметную очередь. Его череп лопнул, как куриное яйцо. Я не знал этого паренька, и он мне ничего плохого не сделал. Я долго не мог успокоиться, гораздо дольше, чем в других случаях. С трудом заглушил совесть, сказав себе: «Война есть война!» Но, говорю тебе, если я не прикончу подлеца, убившего Готтфрида, пристрелившего его без всякой причины, как собаку, значит эта история с англичанином была страшным преступлением. Понимаешь ты это?
— Да, — сказал я.
— А теперь иди домой. Я хочу довести дело до конца. Это как стена. Не могу идти дальше, пока не свалю ее.