— Понятно. А теперь я тебя как следует укутаю.
Я завернул ее во все пледы и шарфы, какие нашлись. Затем наш длинный санный поезд двинулся вниз. Удрали все, кто только мог. Можно было подумать, будто в долину спускается свадебный кортеж, — так празднично колыхались при лунном свете пестрые султаны на головах лошадей, так много было хохота и шуток, которыми перебрасывались седоки.
Курзал был убран с расточительной роскошью. Когда мы прибыли, танцы уже начались. Для гостей из санатория приготовили специальный угол, защищенный от сквозняка. В теплом воздухе пахло цветами, духами и вином.
За нашим столиком сидело довольно много людей: русский, Рита, скрипач, какая-то старуха в жемчугах, рядом с ней какая-то размалеванная маска смерти и нанятый ею жиголо, Антонио и еще кое-кто.
— Пойдем, Робби, — сказала Пат, — попробуем потанцевать.
Паркет медленно закружился. Скрипка и виолончель словно откуда-то сверху выводили нежную кантилену, выделявшуюся на фоне тихо рокочущего оркестра. Едва слышно шаркали по полу ноги танцующих.
— Послушай-ка, любимый мой! Вдруг выясняется, что ты отлично танцуешь, — удивленно сказала Пат.
— Ну уж прямо отлично…
— Правда, отлично. Где ты научился?
— Еще у Готтфрида, — сказал я.
— В вашей мастерской?
— Да, и в кафе «Интернациональ». Ведь для танцев нужны партнерши. Так вот. Роза, Марион и Валли наводили на меня последний лоск. Боюсь, однако, что особого изящества они мне так и не привили.
— А вот и привили! — Ее глаза сияли, — Ведь мы с тобой впервые танцуем вдвоем, Робби!
Рядом с нами танцевали русский с испанкой. Он приветливо улыбнулся и кивнул нам. Испанка была очень бледна. Блестящие черные волосы вороньим крылом окаймляли ее лоб. Она танцевала с неподвижным серьезным лицом. Запястье украшал браслет из крупных четырехугольных изумрудов. Ей было восемнадцать лет. Скрипач, сидевший за столиком, не спускал с нее жадных глаз.
Мы вернулись к столу.
— А теперь дай мне сигарету, — сказала Пат.
— Лучше воздержись, — осторожно возразил я.
— Только несколько затяжек, Робби. Я так давно не курила.
Она взяла сигарету, но вскоре отложила ее.
— Что-то не нравится мне эта сигарета, Робби. Она просто не вкусна.
Я засмеялся.
— Так бывает всегда, когда человек долго чего-то лишен.
— Но ведь и ты меня был долго лишен.
— Это относится только к ядам, — пояснил я. — Только к водке и куреву.
— Люди, дорогой мой, куда более страшный яд, нежели водка и табак.
Я снова рассмеялся.
— А ты, я вижу, неглупый ребенок, Пат. Соображаешь.
Она положила руки на стол и посмотрела на меня.
— В сущности, ты никогда не принимал меня всерьез, — сказала она.