Я смотрел в зал. В нем были расставлены столики для спортсменов, для местных жителей, для французов, англичан и голландцев, чей язык с его характерными растянутыми слогами почему-то вызывал у меня представление о лугах, о море… И среди всей этой пестроты пристроилась небольшая колония болезни и смерти. Ее лихорадило, и она была прекрасна в своей обреченности.
«Луга и море. — Я посмотрел на Пат. — Луга и море — пена прибоя — песок — заплывы — о, любимый и такой знакомый лоб! — подумал я. — Любимые мои руки! Любимая жизнь, которую я могу только любить, но спасти не умею…»
Я поднялся и вышел на воздух. От тревоги и бессилия я покрылся испариной. Я медленно побрел по дороге. Холод пронизывал меня, а от порывов ветра, вырывавшихся из-за домов, моя кожа покрылась пупырышками. Я сжал кулаки и, охваченный каким-то буйным чувством, в котором смешались ярость, бешенство и неизбывная боль, долго смотрел на суровые белые горы.
Внизу, на дороге, послышались бубенцы — проехали сани. Я пошел обратно. Пат шла мне навстречу.
— Где ты был?
— Захотелось пройтись.
— У тебя дурное настроение?
— Нет, нисколько.
— Радуйся, дорогой мой! Сегодня радуйся! Ради меня! Кто знает, когда я снова смогу пойти на бал?
— На балы ты будешь ходить очень часто.
Она прильнула к моему плечу.
— Раз ты это говоришь, значит, так оно наверняка и будет. Пойдем потанцуем. Сегодня мы впервые танцуем вдвоем.
Мы еще потанцевали, и теплый мягкий свет милосердно маскировал тени, которые в этот поздний час проступали на лицах.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Хорошо, Робби.
— Какая ты красивая, Пат.
Ее глаза засветились.
— Как хорошо, что ты мне это говоришь.
Я ощутил на своей щеке ее теплые, сухие губы.
* * *
В санаторий мы вернулись совсем поздно.
— Вы только посмотрите, какой у него вид, — хихикнул скрипач и украдкой показал на русского.
— У вас точно такой же вид, — раздраженно ответил я.
Он ошарашенно взглянул на меня, а потом ехидно проговорил:
— Ну понятно — вы-то сами здоровы как бык! Что вам до этих нюансов!
Я подал русскому руку. Он пожал ее с легким поклоном, затем бережно и нежно помог молодой испанке подняться по лестнице. Я смотрел, как они шли наверх, освещенные ночными лампочками, и почему-то мне подумалось, что на этой крупной сутулой спине и на хрупких плечах девушки вся тяжесть мира.
Маска смерти волокла по коридору заартачившегося жиголо. Антонио пожелал нам доброй ночи, и в этом почти беззвучном прощании было что-то призрачное.
* * *
Пат снимала платье через голову. Она стояла согнувшись и дергала что-то у плеча. При этом порвалась парча. Пат пригляделась к месту разрыва.