О, Господи!.. Я круто повернулся и столкнулся с проходившим мимо толстеньким коротышом.
— Это еще что! — злобно рявкнул я.
— Протри глаза, чучело гороховое! — огрызнулся толстяк.
Я вытаращился на него.
— Людей ты, что ли, не видел? — тявкнул он.
Я словно только этого и ждал.
— Людей-то я видел, — сказал я, — но разгуливающую пивную бочку вижу впервые.
Толстяк не полез в карман за словом. Остановившись и разбухая на моих глазах, он процедил сквозь зубы:
— Знаешь что? Пошел бы ты к себе в зоопарк! Мечтательным кенгуру нечего шляться по улицам!
Я понял, что передо мной весьма квалифицированный мастер перебранки. И все-таки, несмотря на всю мою подавленность, я должен был позаботиться о своей чести.
— Топай, топай, псих несчастный, недоносок семимесячный, — сказал я и благословил его жестом.
Но он не внял моим словам.
— Пусть тебе впрыснут бетон в мозги, идиот морщинистый, болван собачий! — продолжал он лаять.
Я обозвал его плоскостопым декадентом; он меня — вылинявшим какаду; я его — безработным мойщиком трупов. Тогда, уже с некоторым уважением, он охарактеризовал меня как бычью голову, пораженную раком, я же его — чтобы окончательно доконать — как ходячее кладбище бифштексов. И вот тут он просиял.
— «Ходячее кладбище бифштексов» — это здорово! — сказал он. — Такого еще не слышал. Включу в свой репертуар! До встречи…
Он вежливо приподнял шляпу, и мы расстались, преисполненные уважения друг к другу.
Эта перепалка несколько освежила меня. Но чувство досады не прошло. Напротив, чем больше я трезвел, тем оно становилось сильней. Я казался себе каким-то выжатым мокрым полотенцем. Постепенно я начинал злиться уже не только на себя, но и на весь мир, в том числе и на эту девушку. Ведь напился-то я из-за нее. Я поднял воротник пальто. Ладно, пусть себе думает, что хочет. Мне все равно. По крайней мере, сразу узнала, с кем имеет дело. Изменить уже ничего нельзя. Может, так оно и к лучшему…
Я вернулся в бар и только теперь напился до зеленых чертиков.
Стало тепло и влажно. Несколько дней кряду шли дожди. А потом небо прояснилось, солнце начало пригревать, и когда в пятницу утром я пришел в мастерскую, то увидел во дворе Матильду Штосс. Она стояла с метлой под мышкой и с лицом впавшего в умиление бегемота.
— Что вы скажете на эту роскошь, господин Локамп? И ведь что ни год — снова и снова этакое чудо!
В изумлении я остановился. Старая слива около бензоколонки расцвела за одну ночь.
Всю зиму она стояла голая и кривая. Мы вешали на нее старые покрышки и насаживали на сучки канистры из-под масла для просушки. Это была просто удобная подставка для всего — от обтирочной ветоши до капотов. Еще несколько дней назад на сливе развевались наши застиранные синие комбинезоны, еще вчера ничего особенного не было заметно, и вдруг, за одну-единственную ночь, дерево, как по волшебству, преобразилось в сплошное розовато-белое мерцающее облако, облако из светлых цветов, словно на наш грязный двор ненароком залетел заблудившийся сонм бабочек…