Смотреть со стороны на спящего человека, когда он об этом не знает и не хочет, уже немного зловещий процесс. Ловить обрывки его мыслей и чувств, как Мефистон — вдвойне. Они всегда неясны, полны отзвуков бездонного океана Нави, и как все нечеткое и темное, открыты для воображения худшего. Лицо пациента было вполне безмятежным первый час-другой, пока он не провалился в фазу глубокого сна, где даже ученые не скажут до конца, что происходить в мозгу. В этот момент Мефистон почувствовал первые признаки тревоги. Глаза пациента двигались под закрытыми веками, судорожно дергались и бегали. Этого нельзя было увидеть на камере, приближения и качества в темноте далеко не хватало, но он мог видеть иначе.
Он уже хорошо знал, что глубокая телепатия — процесс рискованный, чужие чувства мешаются со своими. «Побывать в чужой шкуре» полезно, но болезненно. Вот и сейчас он чувствовал, что лоб пациента покрывается холодным потом, как и его собственный. Запись начала затягивать, как будто в темной комнате лежал он сам. Лежал и не мог пошевелиться. Темная волна ужаса поднималась как будто и в его груди. Пациент вскинул руки во сне и закрыл уже закрытые глаза. Жест бессмысленный и от того еще более дикий. Однако Мефистон научился различать оттенки ужаса, если так можно было сказать. Слишком долго боролся с ним сам и наблюдал в других. Он не мог увидеть то, что видел пациент, мог лишь подбирать следы чувств. Это был ужас перед неотвратимой и жестокой гибелью, такой мощи, что многие бы просто не проснулись или «тихо умерли во сне».
Но пациент не был сломлен, Мефистон был рад увидеть разницу между дрожащим существом за седьмым замком и страдающим человеком сейчас. Пациент как будто ожидал чего-то подобного. Тьма окутала его, подавила, сжала в тугую пружину холодного пота, но не сломила. Как бывает во сне, когда Вы чувствуете, что за спиной находится нечто столь ужасное, что нельзя оборачиваться, и чаще всего, просыпаетесь. Пациент, казалось, не мог проснуться. Мефистон ощутил, как всё его тело предельно напряглось, до судорог, как под тяжелой ношей. Дыхание участилось, пульс трепетал. В какой-то момент напряжение достигло высшей точки, пациент вдруг выдохнул, распрямился и решительно посмотрел в глаза ужасу за своей спиной.
Он словно одержал победу в неведомом внутреннем бою. Черты лица разгладились, приобрели спокойное достоинство, покой разлился по всему телу. Тихая радость передалась даже Мефистону. Он тоже выдохнул, утер пот со лба, невольно улыбнулся, огляделся по сторонам, отмечая преодоление кризиса. С большой неохотой он вспомнил, что пациента увезли в мешке и надо смотреть дальше. Вернувшись к записи, он застал всё то же безмятежное спокойствие, почти сказочное умиротворение на лице человека. Своего товарища, с которым за двое суток вновь проживал такие моменты, какие многим не суждено делить за всю жизнь. Верьте или нет, но даже на записи, Мефистон почувствовал, что пациент вспомнил о нем, прикосновение души и прощание. Навсегда. Потому что он был мёртв.