«Я любила тебя, гад,
Чатыре года в аккурат,
А ты меня полмесяца
И то хотел повеситься!».
А Вовка за ней, было, годик целый ходил-ухлестывал: вот Танька на него глядит и поет. А все знают да смеются.
Катеринка отдышалась, смотрит: её-то хвост уж на пороге нарисовался. Она за девками прячется, а он за ней, а девки — в центр ее толкают, к гармошке поближе. Та вышла, ударила пяткой, ладошкой в Витькину сторону качнула и отчебучила:
«Не ходи по коридору,
Не стучи калошами.
Все равно любить не буду —
Морда как у лошади».
Витька постоял-постоял, лицо кровью налилось, как у рака вареного — и шементом за дверь. А у нее и ума нет, что он затеял. Она успокоилась, прыг за вязанье. Повязала-повязала и домой собралась. Выходит, а он, собака, из-за кустов выскочил и вдоль хребтины ее ремнем вытянул да не один раз: «Не унижай, дескать, парня перед всеми!». А она и не думала унижать: чё там в голове-то девичьей? Боялась — да, а унижать — да на кой он сдался?
Упала она тогда на дорогу и с испугу так заголосила, что из кельи все девки повысыпали. А он — раз в улицу, и не при делах вроде.
Вовка тогда хотел парней созвать да отметелить его по полной, но Катька не дала. «Пусть с ним, — говорит, — лишь бы не подходил больше».
И вот тогда эта история и приключилась. Возле церкви, клуба-то нынешнего, где они теперь жили, пруд был. Он и сейчас есть да зарос. А раньше, говорят, даже лебеди там водились: Оболенский их больно любил и разводил.
Катеринка вида не подавала из-за того случая-то с Витькой, а сама переживала, конечно. Грустно станет — она на этот пруд. И, главное, ночью ведь вздумала шастать, а чё там: вышел из калитки и — направо. Вот сидит Катька как-то, а уж за полночь дело-то было. А посреди пруда тогда камень торчал, вот он и теперь там, наверное («Я уж в Княжухе не была Бог знает сколько — туда и не доберешься ведь!» — Арсеньева зевнула, вытянула затекшие ноги под столом и, заглядевшись на оконные струи, снова начала забываться сном).
И вдруг слышит: хлюп-хлюп, хлюп-хлюп, да, батюшки, что это такое? — кто-то плещется вроде. И образовалась на камне («вот не сойти мне с этого места!») женщина молодая — вся нагишкой, волоса распущённы, ноги к воде свесила и знай расчесывает гриву свою. И гребень какой-то ведь в руках, с гребнем, ага. Сидит Катька ни жива ни мертва, а эта, на камне-то, смотрит на нее и чешет-чешет. А потом рукой манить начала: «Пойдем, мол, пойдем…».
Вскочила девка, матюкнулась и — домой, только пятки засверкали. Слышит сзади: «Хлюп-хлюп!» — они мата-то боятся, нечисть-то эта. Вот и ухлюпала к себе на дно, видно. А Катьку ночью на пруд и калачом не заманишь теперь. Там, в этом пруду-то, говорят, не одна девчонка утопла. Кто по любви, а кто так — по дурости.