— Детишки какие-то зовут и зовут, Катерин… — рассказывала она своей подруге, живущей за две улицы на Новой линии.
— Эт какие-такие детишки, Полин? Что за чудеса? — тетя Катя лет десять проработала техничкой в местной школе и почиталась в Астрадамовке за грамотную. К бабе Поле, которая была намного старше ее, она относилась покровительственно, часто советовала и направляла.
— Подлинно чудеса, — быстро закивала седой головой ее сухонькая собеседница. — Вот, Кать, веришь, нет ли: лежу ночью, а уж часа два пропикало, ага, и вот с угла-те, где иконы, слышу — детские голосочки. Один кричит вроде: «Поля-а-а! Поля-аа». Я лежу — ни жива ни мертва. А он опять. И знаешь: голос-то вроде как Петьки, это сына мово старшого…
— Совсем сбрендила, старуха! — ворчливо, но по-доброму заключила благоразумная соседка. — С одинокой-то жизни и не такое представится. Ведь какой год не заявляются, сыновья-то твои? Оболтусы оба.
— Седьмой годик пошел уж, Катерин… — баба Поля наморщила маленький нос, будто от возобновившейся зубной боли.
— И не пишут-не звонят?
— Они, може, и желали бы, да уж адрес-то не помнят, наверно. А телефон-то у меня лишь третий год как поставили.
— Же-ла-али, — передразнила тетя Катя и, махнув рукой куда-то в сторону, повела приятельницу в свою избу пить чай. — Держи карман шире, как же. Если бы захотели — давно бы приехали. Оболтусы…
Помолившись своей любимой святой, баба Поля вытянула худые холодные ноги на кровати и задремала. Она спала неглубоко, так как привыкла за последние годы прислушиваться: а вдруг зазвонят или постучит кто? А может, Петечка с Самары приедет, а она и не услышит! Петя работает в Курумоче в аэропорту, должность большая, — она всё забывала, как называется. Ему некогда — вот он и не едет. Зря Катька оговаривает его и оболтусом зовет… Впрочем, за Петра она беспокоилась меньше, чем за младшего. Петечка всегда был большой, надежный — такой где хошь устроится и дорогу себе пробьет. А вот Федя — тот кто? Гармонист, одним словом. Она видела младшего сына в последний раз лет шесть назад — перед его отъездом в Новосибирск. До сих пор ей помнилась его синяя рубашка и серый, отцовский «спинжачок», в котором она его провожала.
— Как доберусь, мамк, напишу! Всё, мол, в порядке, доехал, устроился. Всё путем будет, не переживай, — уговаривал он плачущую мать, торопливо прощаясь.
Он и написал. Один раз. Письмо было короткое, на полстранички — ровно, как он и обещал: приехал, дескать, ищу работу, не переживай. Баба Поля это письмо хранила в полиэтиленовом пакете вместе с лекарствами. Таблетки она пила часто, часто и читала-плакала над письмом.