— Мишка, лей полную! Краев не видишь? Или за деда Юру боишься? Не околеет, не боись, с собственного продукта. Я вас еще в бане, мужики, напарю, а? Не откажетесь? Там только воды натаскать надо, а дрова-то готовы. Эх! — и разгулявшийся дед взъерошивает Сланцеву поэтическую шевелюру.
— О чем это мы? Ага. Так вы знаете, что тут раньше барыня проживала? У нее были два управляющих и слуги, а имение уж не сохранилось. И я сейчас вам кое-что покажу. Я историк или хрен собачий? Вооля! — старый самогонщик лезет в свои закрома под неработающим телевизором и выуживает оттуда чудо: три старинных колокольчика.
— У каждого из них — свой звук. Послушайте! — и в одинокой, пропахшей пылью и духотой избе, спрятавшейся от людского взгляда на берегу высохшего ручья, звенит радостной трелью чистый, высокий звук из дворянских времен. Боже, как хорошо! («Как хорошо, что Сланцев меня сюда вытянул! Начинается экспедиция! Вот она, родимая!»). Захмелевшему Лешке хочется расцеловать деда в обе щетинистые щеки, но он сдерживает себя и лишь улыбается его изображению на маленьком экранчике видеокамеры.
— Вот звук-то у них разный — и слуги с управляющими примечали: ага, если звук потоньше, значит, тебе там, допустим, Васька, бежать надо к барыне. А пониже колокольчик звучит, побасистей — то тебя зовет, Федор там Батькович.
Дед Юра не шутил: заставил друзей натаскать в бак воды и за два часа сотворил шикарную баню — со всеми делами, отдельной экскурсией по предбаннику и демонстрацией самодельного самогонного аппарата шестидесятых годов рождения.
— Ну что, мастер самогоноварения, отвечай: зачем в моем аппарате сия фиговина и из чего она сделана? — спрашивал своего верного падавана бодрый, как ядреный малосольный огурец из дубовой бочки, старик.
— Сия фиговина служит для охлаждения божественной жидкости, а сделана она, — Сланцев пригляделся повнимательнее к одному из элементов странного сооружения, напоминавшего машину времени Герберта Уэллса, — да из стиральной машинки — ну, тех, которые а ля ведро. В них можно было солдатские кирзачи стирать — универсальные машинки, одним словом, как Т-34.
— Точно так, товарищ Сланцев, точно так! — довольная улыбка деда, казалось, одухотворяла весь предбанник и избу, да и всю Астрадамовку. Правда, лоб Старикова на миг раздвоила морщинка: упоминание о солдатских кирзачах навело его на мысль о Будове. («Как он там? Живой, что ли? Надо бы еще раз попробовать ему позвонить — вдруг проявится, дембель отмороженный? Эх, его бы сюда! Вот бы зажили…»).
Когда действо переместилось опять в избу, Юрий Евгеньевич ни с того ни сего вдруг вылез из-за стола, ударил ногой о половицу, развернулся всем корпусом и заголосил — высоким, бабьим голосом: