— Но-но! — Лешка погрозил в его сторону кулаком. — Ты науку не тронь. Сие — святое.
— Аминь! — зааминил сказанное поэт, и они некоторое время шли молча, прислушиваясь к долетавшим до них обрывкам песен «Городца». Ансамбль перешел на какую-то плясовую и задорную.
— Шахов чего-то сам не свой сегодня, — Стариков поправил чехол от штатива на плече. — Заметил?
— Еще бы не заметить. Малыши-плохиши устроили нам вчера самое настоящее посвящение — в лучших традициях БарСлободы.
— А Водлакову-то видел? Дежурной в школе осталась — наверное, в качестве наказания. А сияет ведь, как новый пятиалтынный, — хоть бы что. Как с гуся вода. А вот на Трошине — лица нет. По-разному как люди реагируют на одно и то же событие.
— По-разному, — кивнул головой Мишка. — Зря он, конечно, уезжать собрался. Уехал уж, наверно… — он сверился с часами в сотовом. — Но в экспедиции ведь так: уговаривать тебя никто не будет. Кто-то уходит, кто-то остается. Се ля ви.
— А знаешь, есть одна проверенная временем примета, суеверие иль поверье — как угодно обзови. Если экспедиция кого-то одного выталкивает, то она обязательно притянет двух новых. Вот увидишь: обязательно к нам кто-то заявится в гости. Тем более — выходные ведь наступили.
***
Записывать решили не в клубе, а на зеленой полянке перед ним: на улице распогодилось, ветра не было, да и звук в помещении получался похуже. Пока музыканты расставляли многочисленные микрофоны, тянули от розетки провод для ноутбука, бабушки в количестве семи штук спевались.
— Спевка — это один из самых важных моментов в записи певческих групп. Текст и мелодия — само собой, тут всё понятно и подлежит фиксации. Но спевка, спевка — вот это всегда упускают! — бывало, проповедовал Шахов за чаем в 417-й аудитории.
Леша решил, что пообщается с бабушками по своей теме уже после импровизированного концерта, который те затеяли для фольклористов («Что вы, что вы! Люди из города приехали, а вы стесняетесь, приходить не хотите!» — Стариков чуть ли не в картинках представлял, как вчера происходила «организация» всего этого процесса, которую взяла на себя местный работник ДК). Он установил свою камеру на оставшемся свободном месте — рядом еще с тремя такими же трехногими соседями («больше ракурсов — лучше съемка»). Затем уселся на траву метрах в десяти от расположившихся полукругом певиц — чтобы не путаться под ногами у людей, смыслящих в музыке.
Сланцев примостился рядом, а затем и вовсе улегся на траву, устремив поэтический взор навстречу редким облакам и пронзительно-летней синеве неба. Лешка тоже полулежал, поглядывая в сторону говорящего с бабушками Шахова.