Поэт и Стариков шли рядом с Шаховым, веселая бригада «Городца» оставила их далеко позади.
— Да, многое ушло в прошлое — и тексты, и некоторые жанры исчезли, а с ними — целый пласт традиционной культуры. Но фольклор-то и традиция никуда не делись: свадебные замочки на мостовых перилах, всякие там «камни желаний», а в Интернете что сейчас творится — там же целая коммуникативная вселенная! — вещал ИП, научно разогревшись после какого-то вопроса Старикова.
Лешка поддакивал, заинтересованно глядел в глаза Шахову, возражал и приводил красивые контраргументы. Сланцев молча слушал их ученую трепотню, блаженно щурился на закат и думал о том, что, кажется, внутренняя жизнь экспедиции входит в нормальную колею. «Слава Богу, можно хоть самогоном по-человечески заняться…».
А впереди их ждала раскинутая по обеим сторонам дороги вечерняя Астрадамовка и… остросюжетная баня.
Еще до ужина среди фольклористов, как пожар, разнеслась весть о бане. Гордый и важный, будто павлин на продажу, по школе ходил Котерев — главный инициатор и организатор банного действа.
— С дедом одним на Озерной договорился, — повторял он уже в пятый или шестой раз благодарным слушателям. Особенно благодарны были дамы «Городца», считавшие себя к концу четвертого дня экспедиции невероятно грязными. Шахов посоветовал им почитать в связи с этим книжку некоей Мэри Дуглас «Чистота и опасность», и на эту шутку улыбнулся один Стариков.
— Сам я не пойду, так как устал сильно, но вы поступайте по обычной банной традиции: сначала моются девушки, вы их провожаете до школы, а уж сами — это вы как хотите. Ученых учить не буду, — распорядился ИП, обращаясь к мужской части экспедиции. Так и сделали.
Как показалось Лешке, девушки плескались в банных угодьях Фадеевых излишне долго. Фадеевы — благообразные старички, которые искренне радовались нашествию фольклористов, угощали их чем Бог послал (гости тоже в долгу не остались: девчонки захватили с тобой и консервы, и сладостей к чаю). Баба Маша успела пересказать Старикову все сновидения, которые вспомнила, и, между прочим, упомянула о бабке Акулине, родственнице Чириковой.
— Перевёртывается она, вот ей-богу. Тетка моя покойна сама видала: у них огороды-те впритык были, а у ихнего сарая вся стена в щелях. Ну и к вечеру дело-то случилось. Глядит она, тетка-то: кто-то там в сарае маячит вроде. Ну, думает, чегой-то? Може, залез кто чужой, дай, говорит, посмотрю. И, Господи, страсти-то какие вот на ночь рассказывать! Смотрит: расставила эта Акулинка ножи. Ага. Двенадцать штук — все, как один, похожие, значит. Острием вверьх воткнула-те, окаянна. И — кувырьк спиной к ним. А, мамоньки! И хрючит-хрючит: свинья натуральна выбегает.