Почуяв волю, стал выпивать Калинихин зять. К отцу, на провед, охотно, всякий день заглядывали сыновья. Гуляли… Но недолго. Одного сына жена из дома выгнала, и он подался куда-то, в края дальние. А другой сын умер в один месяц с отцом. Оба, как теперь говорят, от сердца, то есть от дешевого пойла, которое по старой привычке именуют водкой.
Подросшие девчата-погодки остались одни, потому что их родная мама, откушав свободы, подалась куда-то в новый «замуж», говорят — по любви.
А о девчатах что говорить… Днем и ночью от их двора несется веселая музыка. Там — и конный и пеший. Но корить их да винить рука не поднимается. Помоги им бог.
Гуляем с внуком Митей. На глухой стене двухэтажного дома, мимо которого идем, обычная для наших дней надпись, крупными буквами — поганое слово. Буквы большие, черные. Полуторагодовалый Митя останавливается, внимательно смотрит на них, потом указует пальцем и вслух, громко «читает»: «Ма-ма!» Я не сразу его понимаю, но потом доходит. Дома, в толстой книжке для малышей, с картинками, на первой странице большими черными буквами написано: «Мама-Папа-Баба-Деда». Эти слова, взрослыми не раз прочитанные, малыш запомнил и теперь, увидев большие буквы на стене, прочитал: «Мама!» Я его похвалили: «Молодец. Правильно. Мама…» — и вздохнул, подумав, что настанет пора, когда, осилив грамоту, малыш прочитает иное и придется внушать ему, объяснять. Одно утешение: может, мир помудреет. Но вряд ли… Уже не только на заборах, в журналах да книгах такие слова. Телевизор да радио тем же грешат. Ни стыда ни совести…
Вспомнилось не больно давнее. Мама была жива. Утром пришел к ней, она рассказывает: «Я сегодня ночью кричала. Наверное, даже соседи через стенку слыхали. Я нехорошими словами кричала… — с печалью призналась мне мать, опуская глаза. — Такой сон неприятный. Вижу много собак. Их кормят. Кидают им еду, и они все едят. А одна собака сидит отдельно, не ест. И она не будет есть, пока ее не позовут по имени. А имя у нее — нехорошее, ругательное. Собака худющая, еле живая. А никто не хочет ее по имени назвать. Ведь имя — матерное. Мне ее так жалко. Я глядела-глядела, а потом решилась: назову. Набралась духу и крикнула матерное слово. И собака сразу съела кусок. Проглотила и глядит на меня, ждет. Я опять матерное слово крикнула. Она опять кусок съела. И снова глядит на меня. А мне так стыдно… Но ведь жалко собаку. Она худая, голодная. И я через силу, уже плачу, а все равно кричу и кричу слова матерные. И собака ест и ест. Наверное, даже соседи слыхали. Так нехорошо… Что за сон?»