Три дня на раздумье: корова или козы? Приедет комиссия, отбирать будет скотину. С властями, как с богом, судиться не будешь.
Галдели люди, галдели: «Оставьте хоть по паре козёнок ли, овечек». Но кто будет слушать? Приказ из Москвы: то ли жизнь хотели облегчить, то ли окоротить ее. Хрущев тогда коммунизм объявлял, а козам туда, видно, хода нет. Но это уж потом догадывались, «умничали».
А тогда — крик да слезы. Приехала комиссия, по дворам пошла, забирая коз. Набрали целое стадо, тысячу, наверно, голов. Согнали их на общий баз, подальше от хутора. А чего дальше делать — не знают. Нет приказа. Пасли этих коз через день, кое-как. Баз открытый. Дело — к осени. Начались болезни, падеж. Почти все передохли. Последних наконец в райцентр увезли на звероферму, на корм.
Старый Басакин и теперь, считай, через век, помнил, как угоняли с подворья коз. Особенно жалко было козлят. Он ведь за ними приглядывал, кормил, а потом пас. Всех забрали, угнали. Там они где-то и подохли. А сначала орали. На хуторе было слыхать. Господи, господи…
Да только ли коз сгоняли, обрекая на смерть? А людей?.. Вон он — курган Гиблый, по левую руку виднеется. За ним — вовсе страшное: Гиблая балка. Прежде она звалась — Зимовная, и курган Зимовной. Теперь — Гиблая.
Давно Басакин сюда не заглядывал. Не было нужды ли, случая. Место вовсе глухое. Но когда-то приезжали сюда на Троицу, помянуть.
Проехав Гиблый курган, Басакин сбавил скорость, а потом, забывая, что ждут его, повернул прочь от дороги по еле видной, местами вовсе исчезающей колее машинной. Приезжали сюда; но все реже и реже.
Глубокая, просторная, поросшая дубками да вязами балка в свое время называлась еще Выселки или «Кулацкий поселок номер два». Но это помнили теперь немногие. Сюда в тридцать втором году со всей округи свозили да пригоняли из хуторов и станиц окрестных целыми семьями «кулаков» да «подкулачников», отобрав у них все нажитое: дома, скот, продовольствие, одежду. Порою выгоняли из домов в чем были, даже сменное белье не велели брать. Мать да бабушка вспоминали до конца жизни, как привезли их сюда зимой, целую семью, с детьми, стариками. Привезли и бросили.
Снега. По всей балке — землянки, трубы торчат. Целое селенье. Воды нет. Снег топили. Еды вовсе нет. Побирались по хуторам окрестным. Кто что подаст: свеклу ли, тыкву. Одни пухли от голода, лежали не поднимаясь, другие сохли — словно живые мощи, все кости наружу. Помирали те и другие. Первыми уходили старики да дети. А хоронить по-людски — рыть могилы — не было сил, лишь снегом ли, землей присыпали.