Старый Басакин приехал неожиданно, среди недели, да еще и внука привез, который, наскоро с отцом поздоровавшись, умчался колесить по хутору, всех проведывая.
— Сам придумал или Аникей подсказал? — о понятном и сходу спросил старый Басакин.
— И то, и другое, — честно ответил Иван. — Хочется, но колется. А батя что?.. Не велит.
— Ты уже сам давно батя.
Начался разговор нелегкий. Старый Басакин, с одной стороны, понимал сына, который не забавы ищет, но своего дела. И хуторская жизнь его не пугает. За два месяца можно ее разглядеть. Но с другой стороны…
— Ты со скотиной дела никогда не имел, — веский был довод.
Иван неуверенно оправдывался:
— Разберусь по ходу. Аникей обещал помощника дать толкового. На первое время, — а потом вдруг на ум пришло: — Твой друг Тутов, — напомнил он отцу. — Смеялись над ним. А теперь?
И вправду на первых порах в поселке смеялись над немолодым уже связистом Тутовым, который подался в фермеры, бедовал среди голой степи, в вагончике, доил коров, продавал молоко. Теперь у него фирменный магазин «Тутовские продукты»: молочное да мясное; а в степи — целый хутор: коровники, амбары, машинный двор, невеликий молочный цех, жилые дома, посевы, большой пруд с рыбою, а посредине всего, на высокой мачте, российский трехцветный флаг. Его далеко видать. Яркий, невыгоревший, потому что часто меняют.
— Тутов вовремя начал. Государство тогда хорошо фермерам помогало. И он, считай, возле поселка, — сказал отец. — При дороге. А ты — на краю света. Молоко отсюда не повезешь.
— Я молоком не думаю заниматься. Хотя Вахид возит на базар молочное, по выходным.
— Ты с чеченами не равняйся. У них свои законы. Детей им учить не надо. Врачи не нужны. Люди вокруг не нужны. Жены свое место знают. А ты — не чечен. И чего твоя жена скажет, я примерно знаю. И с Аникеем ли, с Тутовым не тебе равняться. Хватка не та. А желание да мечтание… Вспомни, сколько у нас в районе этих желающих было. «Земля — матушка… Земля — кормилица…» — усмехнулся старый Басакин. — А потом одни бурьяны да слезы. Ты ездил со мной, видел.
Все, о чем говорил старый Басакин, было правдой. Жена — понятно, что ответит. И с Аникеем по характеру ему не сравниться: «в пятак» да кнутом не получится. И бедолаг-фермеров он навидался: землянка — жилье, разбитый тракторишко, весь в соляровых подтеках, чумазый хозяин, заросшие осотом земли, на которых от колоса к колосу не слыхать и голосу. Помучается хозяин несколько лет, а конец один: «Пошло оно все…»
Сосед по дому, приветливый говорливый Лохманов — мужик крепкий, неглупый, грамотный. Он инженером до пенсии работал; он все просчитал, спланировал: расходы, доходы, схемы рисовал, плодовый сад, овощные плантации, бахчевые. Шесть лет не сдавался. С ранней весны до снега в камышовом шалаше жил. Работал как проклятый: лопата, кетмень, ведра, комарье, мошка, солнце. Он до костей высох, до угольной черноты сгорел, руки что совковые лопаты, в черных лопинах и желтых костяных мозолях. А проку? То вода из копаней уйдет, то фитофтора, то саранча нападет, луговой мотылек, садовая моль тенета развесит. Какие-то помидоришки да перец жена порой продавала на рынке. И только. В конце концов Лохманов сдался, признавшись: «Сил нет». Он вскоре умер, от сердца.