Когда зашли в дом, Тарази молча пошел к себе в комнату и закрыл дверь - не хотел никого видеть.
Черепаха тоже легла в своем углу. А Армон велел Абитаю сидеть возле порога на страже...
XII
Вскоре тестудологи застали Абитая за еще более странным занятием. С саблей за поясом и в шлеме, он сидел у порога и корчил разные рожи, хохотал, а черепаха металась из угла в угол по комнате, ударяясь со всего маху панцирем о стены, да в таком отчаянии, что казалось, дыру сейчас пробьет, чтобы сбежать на волю.
Но затем Абитай, будто сжалившись, снимал шлем и, подперев кулаком подбородок, невинно смотрел на плутовку, как бы укоряя себя за дерзость. И черепаха, видя это, прижималась к стене, тяжело дыша, но ожидая в любой момент очередной выходки стражника.
Абитай же отвешивал поклоны мошеннице и, дернув на прощание жертву за хвост, уходил за дверь, делая вид, что оставляет ее в покое.
Черепаха поудобнее растягивалась на соломе, притворялась спящей. Но страж снова надевал на голову шлем и, приставив саблю к виску, с грозным видом открывал дверь, будто поклялся не давать плутовке отдыха.
Бедная черепаха вновь трепетала от страха и, если бы не прочные стены, пробила бы их панцирем...
Тарази долго наблюдал за всей этой чертовщиной, прежде чем обратиться к Армону:
- Отчего это вид шлема и сабли приводит ее в такой ужас? Может, наша гостья чувствует за собой вину и боится расплаты?
- Абитай! - крикнул Армон, и страж тут же выбежал к ним в коридор. Что за дурацкие выходки? И этот шлем?..
- Но ведь я так... без злого умысла, - оправдываясь, Абитай опустил голову, и шлем со звоном упал к его ногам. - Ведь вы разрешили носить его...
- Да, разрешил, когда мы встречали учителя. Тебе очень хотелось показаться бравым, хотя ты нелеп в этом котелке...
Черепаха прислушивалась к их разговору, уткнув морду в солому и притворяясь равнодушной к происходящему. И лишь Тарази догадывался, как благодарна она за то, что избавляют ее от издевательств Абитая.
- Иди! - прогнал его Армон.
- Слушаю и повинуюсь! - прокричал Абитай и еще хотел что-то добавить себе в оправдание, но Тараэи уже не слушал, о чем они говорят с Ар-моном. Он чувствовал: сжимается в тревоге сердце перед тем, как ощутит он приступ полного бессилия и отрешенности. Даже мелькнуло у Тарази странное: будь он сейчас в одиночестве в этом пустом доме, наверняка не смог бы уснуть под одной крышей с черепахой.
Он был раздражен, нервозен, ибо понимал, как был не прав в своих прежних предположениях. Его мучила теперь новая догадка, и сама мысль, что догадка эта может подтвердиться, приводила его в уныние и растерянность.