— Ну, и что же? — усмехнулась она лукаво…
— Грудь у сестры моей, как у богини любви…
— Ну, и что же? — повторила и усмехнулась еще лукавее.
Молча скосил он глаза на вырез, как кот на сливки.
— Чудаки вы, египтяне! — засмеялась Эранна.
— Почему чудаки?
— Да уж очень запасливы: гробы себе, домы вечные строите загодя и чего туда ни кладете, чтоб на том свете не соскучиться: книжечки с любовными сказками и такие картинки, что и сказать нельзя… Ведь правда?
— Правда.
— И ты положишь?
— Как все, так и я.
— А хочешь, я дам тебе моего благовонья? Положишь в гроб и его — вспомнишь обо мне на том свете… Знаешь, как оно называется?
— Как?
Она прошептала ему на ухо такую непристойность, что он покраснел бы, если бы поклонник богини Гатор мог краснеть от чего-нибудь.
Обернулась к черной рабыне, тринадцатилетней девочке, державшей над ней зонтик-опахало с тканым узором лучистых кругов, суженных внутрь, тускло-коричневых по желтому полю, как бы огромный увядающий подсолнечник. Зонтик опустился и скрыл их обоих. Эранна заглянула Туте прямо в глаза и вдруг, как будто застыдившись, потупилась на вырез платья.
Тута понял — быстро наклонился и припал ко груди ее, как отрок-царь — к сосцам богини Гатор.
— Что ты, что ты? Увидят! — смеялась Эранна, но не противилась.
Черная рабыня, видя все, улыбалась им с невинным бесстыдством зверихи, и они не стыдились ее, как люди не стыдятся зверя.
Тута почувствовал на языке своем приторный вкус румян: рдяную точку — капельку крови с острия ножа — слизнул нечаянно.
Краток был миг блаженства: едва успел он оторваться от «сладкого яблочка», как зонтик опять поднялся.
— А просьбу мою не забыл? — спросила Эранна спокойно, деловито.
Просьба была о кулачном бойце в Кносском ристалище, любовнике ее, желавшем поступить на военную службу в Египте, в царские телохранители.
— Просьба госпожи моей — повеление: все уже исполнено, — ответил Тута.
По знаку Эранны зонтик опять опустился, и младенец припал ко груди матери.
Это понравилось Туте; честно, без обмана: заплатил — получил.
— Смотри, смотри! — заговорила она. — Бедненький Пеночка, Пазифайин возлюбленный… Да что с ним сегодня? Прыгает, бесится как! У-у, страшный какой, божественный! Слава Адуну, вот когда начинается!
— А плясунья кто? — спросил Тута, не разглядев.
— Разве не видишь? Сама невеста бога Быка, Пазифайя — Эойя!