— Не могли простить, это уж точно, — поддакивает Тлахач, и по его голосу заметно, что он согласен с теми остальными. — Здесь каждый обо всех знает все. Так и должно быть. Только мерзавцу есть что скрывать.
Священник молчит, размышляя, что в выпаде Тлахача от общественного мнения, а что от профессионального усердия, которое заставляет его выведывать подноготную каждого.
— Не любили ее, что верно, то верно, — продолжает Тлахач, — хоть она была не злая, а просто чудна́я. Тем, кто на других не похож, всегда не доверяют и даже боятся их.
Увлеченные разговором мужчины не заметили, что луна в это время зашла за колокольню храма и закрыла их тенью.
— Чудна́я — вот только этим словом нам и остается довольствоваться, хотя оно ничего не объясняет, — говорит священник и заключает: — Она была для нас чужой потому, что мы думаем, будто знаем один о другом, зачем он живет. А о ней мы этого не знали. Мы даже точно не знаем, отчего она умерла. Доктор утверждает, что не нашел у нее никакой определенной болезни. Ее смерть больше всего походила на смерть от старости, хотя и старой-то ее еще нельзя было считать. Никто из нас не явился на этот свет просто так, хотя иной раз только со смертью становится понятным, зачем человек жил. А после ее смерти ничего не прояснилось.
Небесные сферы совершают свое неустанное коловращение, и месяц движет бестелесную часовую стрелку тени. Незаметно, сквозь пряжу речей, она передвинулась и уже накрыла цветники, пересекла дорожку от калитки и выползла на освещенную стену дома, гладкую, как циферблат, с которого, для вящего ужаса неизвестности, стерли цифры. Как раз в тот момент, когда священник кончил говорить, она достигла двери, этого последнего, забытого числа, лишенного своего количественного выражения и означающего неизвестный час неведомого времясчисления. Но двери достигла только одна макушка островерхой башни, только шпиль, увенчанный крестом. Тень столба поднялась, перекладина простерлась как раз посредине. Полицейский первым заметил эту новую игру сегодняшнего полнолуния, игру, которая, наверное, совершалась множество раз со времени существования домика, просто ее никто не наблюдал. Он вскинул руку указующим и одновременно обороняющимся жестом, будто хотел отогнать призрак.
— Господи, — простонал он приглушенно и сдавленно, — преподобный отец, посмотрите.
Священник взглянул и, увидав символ своей веры, возникший и размещенный таким необыкновенным образом, тоже осенил себя крестом.
— Это, наверное, какой-нибудь знак, — прошептал полицейский хрипло.