Он не обнаружил ничего, что внушало бы подозрение. Собаки тем не менее не перестали ворчать и жаться к нему, лай перебрасывался от двора к двору, от одной собачьей конуры к другой. А гвалт стоял такой, словно бы лаяли все бытеньские псы, лаяли дико, взахлеб, бешено, чувствовалось, что шерсть на них встала дыбом. И в то время как одни заливались все яростнее, другие постепенно умолкали, когда их хозяева, так же как Фердинанд Корц, вылезали из постелей взглянуть, почему это так надрывается их барбос. И, не увидев ничего на первый взгляд примечательного, все, как один, принимались осматривать хлевы, закуты, курятники, сараи и амбары. И обнаруживали, что скот обеспокоен, кабанчик похрюкивает, куры нахохлились, но нигде — никакого убытка или хищника, короче — ничего примечательного. Все грешили на куницу или хорька, и раз уж вышли наружу, задерживались на минутку послушать, как брешут псы у соседей, полюбоваться лунной ночью, и решили в конце концов, что виновница собачьего сумасшествия — ночь. Потом, пользуясь случаем, закуривали сигарету или трубку и справляли нужду. Загнав ворчащих собак в будки, шли успокаивать жен, в которых испуг и лунный свет по законам странной алхимии преобразились в чувства совсем иные.
Псы этой ночью так и не угомонились, их лай взрывался то тут, то там, словно все новые и новые приезжие входили в Бытень, и так — покуда луна не зашла за горизонт и короткая предутренняя тьма не погрузила мир в милосердное забытье.
Бьется одна муха, но этого достаточно. Муха влетела в открытое окно, а теперь не может его отыскать. Ей все кажется, что путь назад — через другое, закрытое. Она побывала уже всюду, где только можно, и все прилежно обследовала своим хоботком, не пропустив даже стола судьи. Судья с минуту наблюдал, как она ползает по бумагам, продолжая безнадежные исследования местных условий. Потом взмахнул рукой и согнал ее.
— Кыш, мушка, — сказал и усмехнулся. Так бывало всегда, когда был один и ему случалось отогнать муху. Он усмехался и словам, и движению, которое совершал при этом, и воспоминанью о дедушке по материнской линии, от которого их унаследовал.
Прошло довольно много времени. Муха кружила, заунывно жужжа. Видимо, поняла, что ее ожидает, если не найдется пути назад. Облетев комнату, она нацеливалась на закрытое окно. Сначала ударялась со всего лету о стекло, потом медленно и осторожно садилась. На улице солнце. Муха видела его своими глазищами, занимающими большую часть головы. Но к солнцу ей не выбраться. Может быть, через стекло оно казалось ей более ярким, нежели в пустом прямоугольнике открытого окна. Поэтому открытого окна она избегала и атаковала стекла, ползала по ним, выискивая, где непонятный прозрачный, но непроницаемый воздух станет просто воздухом и она сможет улететь, Когда она достигала края, где между рамой и стеклом через растрескавшуюся замазку проникал свежий воздух, она начинала жужжать и вибрировать крылышками, летала, скользя по стеклу, пока, измученная, снова не падала вниз на подоконник, и долго стирала передними лапками обман и наваждение с глаз, а задними терла крылья, готовя их к новой борьбе.