На грохот телеги отозвался еще кое-кто. Из сумерек конюшни вынырнул маленький, сгорбленный, но юркий старикашка в тяжелом, заплатанном пиджаке, явно с плеча кого-то более высокого и плотного, потому что он ему до колен, а длинные рукава подвернуты. На голове у него пришлепнута кепка со сломанным козырьком, из-под которой торчат кольца молочно-белых волос. Из сморщенных губ, придерживаемая двумя последними зубами, свисает прокуренная трубка, раскачиваясь под щетинистым подбородком. Старикашка семенит рядом с телегой, хихикает и цыкает — тц, тц — свободным уголком рта. Видимо, он давно выжил из ума, и мир, как в детстве, кажется ему удивительным и увлекательным зрелищем.
Когда телега останавливается и кони, в последний раз переступив копытами и фыркнув, успокоились, становится слышно стариковское цыканье — тц, тц, потом невнятное:
— Доблое утло, хозяин.
Хозяин, не отвечая, бросает старикашке вожжи и, с кнутом в руке, слезает с другой стороны воза. Старик ловит вожжи на удивление ловко — на лету, радостно хохотнув, и дважды цыкает свободным уголком губ. Пристяжная повернула к нему голову, вытянула губы и запрядала ушами. На секунду двор накрыла тишина, в которой звучит только усердное тюканье куриных клювов. Потом из какого-то окна раздается хрипенье часов, собирающихся бить, но вместо боя разносится звонкое и озорное — ку-ку, ку-ку.
Лицо старика перекашивается, как от боли, губы приоткрываются, слоено хотят выкрикнуть, трубка вываливается и падает на землю. Старик выпускает вожжи, приседает на корточки, зажимает ладонями уши, а голову прячет между колен. Хозяин смотрит на него, поднимает кнут, словно хочет хлестнуть его поверх телеги, бормочет:
— Не напусти в штаны, ты, кукушка! — и отворачивается.
Он стоит посреди двора, расставив ноги в облезлых сапогах, с кнутом в руке, в зеленой соломенной шляпе, надвинутой на глаза. Смотрит на дочь и ждет, когда докукует кукушка. Лида перестает сыпать корм и пытается разглядеть старика, скорчившегося за телегой. Кто знает, если бы здесь никого не было, может, она перебежала бы к нему через двор, обняла за плечи и стала успокаивать:
— Ну, ну, дедушка, успокойся, сейчас это кончится.
Кто знает. Возможно, скотница застигала ее на чем-то подобном и, закусив подол фартука, старалась сдержать хохот. Или Лидина тетка, мадемуазель Элеонора Дастыхова, могла бы кое-что рассказать об этом. Она видит и знает многое, хотя редко выходит из своей комнаты.
Кто знает. Быть может, Лиде уже не раз хотелось заставить замолчать часы-кукушку, хотя сама она их любила. Но до них не доберешься! Они находятся в комнате, именуемой кабинетом. Покойный Лидин дедушка там действительно вел все дела, связанные с хозяйством. Тогда Лиде разрешалось там играть. Сейчас в этой комнате запирается Лидин отец. И запирает комнату, когда из нее уходит. Последние годы он даже не позволяет ей там убираться.