— Довольно, — говорит Лида Дастыхова. — Мне нужно немного отдышаться.
И прежде, чем партнер успел возразить, выскользнула из его объятий, все еще державших ее талию, и соскочила с трех ступенек помоста.
— Ты такая разгоряченная, — сказала ей мать, — не сиди, возьми жакет, погуляй немного.
Тетя Элеонора молча подымает руку и подает ей короткий шерстяной жакет. Лида протестующе встряхивает головой и хочет отказаться. Господи, как же они умеют быть старыми и осторожными, даже тетя Элеонора, про которую говорят, что себе она спуску не дает. Но вот Лида встречается со спокойным взглядом пани Нольчовой, обращенным к ней с мягкой нежностью и восхищением. Лида проникается гордым сознанием своей юности и красоты, потому что этот взгляд как бы раскрывает ей их значение. Она чувствует, что не в силах ему сопротивляться. Он как бы просит и указует. Господи, если вообще нечто такое существует и имеет какое-то значение, то это — дама. Посмотрите на нее, как она естественна и проста, приветлива и привлекательна и бог знает, что еще, и все — настоящее, и ни в чем ей не нужно прикидываться.
— Возьмите его, Лидушка, и, если вам не скучно, приходите потом посидеть немножко со мной.
Звук ее голоса совершенно побеждает Лиду, она быстро наклоняется, хватает руку пани Катержины а целует ее. И прежде, чем все вокруг успевают опомниться, убегает по аллее, на бегу накидывая жакет.
— Ну, не сумасшедшая ли? — ворчит пани Дастыхова, мать Лиды, краснея от растерянности.
На щеках пани Катержины тоже вспыхнул румянец: она изумлена и сконфужена и удивительно счастлива, что кипучая жизнь, переполняющая Лиду, коснулась именно ее таким безыскусственным проявлением симпатии.
— Она молода, так чудесно молода, что мне даже становится страшно, когда я вижу ее, — отвечает пани Нольчова взволнованно.
— Можно быть молодой, но не нужно быть сумасшедшей, — отзывается тетя Элеонора с обычной решительностью. — И если уж говорить о страхе, то признаюсь, он летает вокруг меня черной птицей, как только я подумаю о Лиде. Зачем она так красива? Красота — это не от Дастыхов. Наверное, ее принесла нам Анна. И я спрашиваю себя, что это — знак искупления или предвестник последнего удара, который будет нам нанесен?
Пани Дастыхова краснеет еще сильнее.
— Ну что за чепуха, Лени, — говорит она. — Разве мы какая-то проклятая богом семья?
Элеонора наклоняется к ней и гладит по плечу.
— Люблю твою верность, моя Андуличка. Ты отождествляешь себя с нами, вместо того чтобы схватить свою красавицу за крылышки и бежать со всех ног.
— Ах, оставь, Лени. Ты только и делаешь, что насмехаешься или запугиваешь. А вы обратили внимание, как Лида хотела было возражать, но сразу же послушалась пани Катержину?