Начнем, однако, по порядку, хотя в этой квисовской пустоте события набегают одно на другое, словно волны.
Вчерашняя дождливая ночь прогуливалась по бытеньским улицам, шлепая мокрыми лапками. Она все куда-то спешила, и не было ей ни конца, ни края; видно, она кружила на месте. Ветер гонялся за ней, и, когда она припускалась бежать, перепуганная и грязная, как гулящая девка, преследуемая караульными, он с хохотом отставал, давая минутную передышку. Ее тяжкие слезы скатывались с крыш, и все водосточные трубы клокотали ее всхлипами…
Гонимый своей необъяснимой тоской, Квис вышел из дому после десяти вечера. Ночь плелась рядом и все нашептывала, все нашептывала свои бредовые идеи. Квиса переполнял ее шум, и завывание ветра отдавалось в нем, как на пустом чердаке. И до того ему было тоскливо, будто он вбирал в себя тоску всех спящих жителей Бытни. Улицы были совершенно пусты, а скудные электрические фонари еле-еле обозначали дорогу, отпугивая тьму лишь от себя самих, умирающих от слабости и страха.
С башни ратуши шлепнулась четверть одиннадцатого, и ночь над ней сомкнулась без эха. Квис остановился возле освещенных окон погребка «Под ратушей», и его охватило чувство удовлетворения и уверенности. По крайней мере, тут разыгрывается одна из историй, которая началась его стараниями. Ему не надо было входить туда, он и без того точно знал, что в комнатушке за большим залом сидит помещик Дастых и играет в карты; он проигрывает отчаянно и безнадежно и еще отчаянней и безнадежней верит, что безошибочно приближается к большому и окончательному выигрышу.
Ночь набухает шумом, яростным и напряженным; это уже не капли слез мировой скорби, это шлепают карты по столу в яростном желании выиграть. Квис выпрямляется и стоит здесь в своем плаще, как Наполеон. Какие резервы безумных надежд снова и снова брошены в бой! Сметена одна шеренга, но тут же выступает новая, с той же верой, восторгом и решимостью. Великое чувство быть игроком, страшное и гибельное. Оно подобно неугасимой жажде, растущей с каждым глотком; проигрыш и выигрыш одинаково распаляют ее, оно подобно восхождению альпиниста, сопровождаемого безумной радостью от того, что с каждым шагом пропасть становится все бездонней, а вершина все более недосягаемой. Но вдруг Квиса охватывает настоящий ужас. Что-то шевельнулось и ворочается где-то под спудом этого наслаждения, которое словно способно питаться собой и не внимать ничему вокруг. Ты слышишь падение капель? Нет, не тех огромных, которые громко шлепаются, словно стремятся перекрыть козыри божьего гнева, а те малые, капающие ритмично — кап-кап, кап-кап, — и все быстрее и быстрее, словно время вдруг взбесилось и мчится прямо на тебя.