Хватит.
Квис отворачивается и быстро уходит, дыша, как человек, в последнюю минуту успевший спрыгнуть с рельсов, по которым прямо на него мчался экспресс. Какое счастье, что эта игра подвластна ему, и в любой момент он может прервать ее, будто повернув выключателем. Он прожил минуту, а может, две, а впрочем, кто знает, быть может, он чрезмерно ускорил темп ощущений и потому все произошло в нем быстрее и неудержимей, нежели в самом помещике? Он идет все дальше и уносит это ощущение, теперь оно уже лишь проекция на матовом стекле, которая радует его плоским изображением и помимо его воли не сможет обрести плоть и увлечь его в своем водовороте.
Квис шагает дальше по площади, и шаги его сливаются с дробным шлепаньем дождливой ночи, он впускает ее в себя, ее шум и грусть, ее безудержный плач, никому не адресованный, ее безликую, все поглощающую тьму. У трактира «На уголке», на противоположном конце площади, Квис переходит на другой тротуар. Недавняя встряска умерила его тоску, но сомнения спят недолго и вновь начинают беспокоить его. Все происходило на самом деле или только в его мечтах?
Тут он замечает впереди тяжелую фигуру человека и сознает, что давно прислушивается к гулкому звуку шагов, не понимая, кому они принадлежат и исходят от него самого или откуда-то извне.
В нескольких метрах перед ним в намокшей шинели двигается Тлахач, недовольный нынешней погодой, но, как всегда, любовно прислушивающийся к тому, как эхо его шагов заполняет пространство пустынной площади. Проклятая служба, думает Тлахач, другие дрыхнут или отсиживаются в тепле. Но в размышлениях полицейского нет особенной горечи, и тот, другой, шагающий следом за ним и наблюдающий за покачивающимися могучими плечами, ощущает широту этой не знающей зависти натуры, надежной и всей душой преданной службе, не развращенной сторонними мечтами, ощущает спокойствие и уравновешенность этого человека, одаренного силой и здоровьем. Бытень спит и может спать спокойно, ибо Тлахач сторожит ее сон. Эта единственная гордость, которую он носит в себе, и это гордость человека, готового до последнего дыхания исполнять свой долг. А если Тлахач и ворчит на проклятую службу, то исключительно для того, чтобы привычные его остановки стали еще слаще. Душа Тлахача ничем не привлекает Квиса — обычная стоячая вода, и потрясут ее события лишь чисто внешние. Пруд, дно которого знакомо, где тебя не затянет ни в водоворот, ни в нечаянный омут. И ветру надо дуть изо всех сил, чтобы такую воду взволновать сильней, чем просто рябью.
Да, нам бы надо пожалеть усердного бытеньского полицейского, поглощенного звуками своих шагов и надеждой на стопку сливовицы в распивочной трактира «У лошадки», не подозревающего о плетущемся за ним по пятам Квисе. Он живет в мире, где нет ни сомнений, ни колебаний, в мире, четко разделенном на черное и белое. Белые это все те, кто не лезет не в свое дело, а заняты своим, а вот остальным лучше быть с Тлахачем поосторожней. Если вам придет в голову спросить у него, что такое опасность, он после долгого раздумья ответит вам, что опасны отстреливающиеся «медвежатники», хулиганы с ножами, кони, когда они понесут, и пьяные автомобилисты. Короче говоря, опасность есть вещь реальная, и ее можно ухватить за ворот, если вы способны относиться к ней хотя бы как полицейский Тлахач.