Впрочем, в эти дни Квису кажется, что его все избегают. Он читает подозрение в каждом взгляде, который ему удается перехватить, вот и все, что ему удается заметить. Он кажется себе бродягой с дурной репутацией, бредущим через деревню, где его уже знают. Калитки на защелках, двери заперты, псы, подняв шерсть дыбом, скалят зубы, и лишь по колебанию занавесок можно определить, что в каждом доме за тобой внимательно следят. И ему хочется погрозить кулаком и поклясться отомстить. Пустота в Квисе ширится, она поглотила все, чем он надеялся ее заполнить, но так и не насытилась. Она вылезла из него и обрела размеры вселенной, она покрывает его стеклянным куполом, за стенами которого осталась жизнь, там растут и борются, любят и бранятся, заблуждаются и верят, теряют и обретают; он мечется в одиночестве, узник в доме без дверей, и муха его тоски летает и жужжит.
Облегчение в эти дни находит он лишь в двух местах, таких разных, с точки зрения людей: в костеле, в дневные часы, когда еще не началось вечернее богослужение, и у мохновского фонтана в сквере на площади.
Квис целый час стоит в пустом костеле, в нескольких шагах от дверей, и пустой неф храма высоко вздымает своды над его головой. Эта истинная, явная, полнейшая пустота принимает его, словно милосердные объятья, и нянчит в своих мягких руках. Ему кажется, что его собственная пустота в сравненье с ней становится меньше и утрачивает свое значение. Он сопоставляет их, исследует: «Я хотел бы, чтоб они слились». Ибо знает, что пустота вокруг него наполнена тем, к чему он стремится и что от него ускользает. В детстве его учили, что здесь обретается тот, к кому люди приходят сами, более того, страстно желая доверить то, что Квис пытается у них выведать. Только здесь, в этом единственном месте, обнесенном и ограниченном стенами, они сбрасывают маски, но не со своих лиц, потому что никогда не перестанут замыкаться друг перед другом, но обнажают свои сердца перед тем, в кого верят и от взгляда которого ничто не укроется; они каются и просят, дрожат и клянутся, ищут в нем прежде всего самих себя и жаждут обрести его лишь для себя. Но, ощущая, как он непостижим и неуловим для их понимания, все же пытаются заманить, поймать его, словно дети, ловящие сачком солнечного зайчика; они обнажают то, что сами скрывали от себя, хотя сомнения в них борются с вечным страхом. Все это не может исчезнуть, и Квис ежедневно в напряжении караулит здесь не менее часа, надеясь, что заполнит поселившуюся в нем пустоту и в нем зазвучит всеми регистрами органа некое коллективное существо, взошедшее из всего того, что люди оставили здесь и что отдано властителю этого пристанища, то, что из него исходит и к нему же возвращается, а вместе с этим Квис захватит и его самого и узнает, существует ли он в действительности или возникает из желания, страха и веры. Что бы это значило для него, Квиса, если б это ему удалось, если б он завладел им и ими? Ему не нужно было бы более заполнять пустоту случайно подобранными крохами, она заполнилась бы вся целиком, была бы подобна вселенной, а поскольку он вобрал бы в себя и ее создателя, он стал бы управлять тогда своими марионетками по своему произволу.