Но звуки органа, который он надеется услышать, раздаются где-то очень глубоко, они сливаются, и до Квиса доносится лишь гул, подобный тому, который раздается, когда осенние воды с ревом и клокотанием несутся сквозь узкую теснину гор. Лишь один пронзительный звук отчетливо перекрывает остальные — это визгливый, стонущий звук, от которого не спасешься, даже если зальешь уши воском, отчаянно, до ужаса знакомый звук, непрестанно сопровождающий его, куда бы он ни двинулся, это звук его собственной пустоты. Здесь он слышен громче, чем где бы то ни было, как будто кто-то завладел им, превратив в бич, и хлещет, и от каждого его удара лопается кожа. И все же Квис ежедневно выстаивает здесь свой час, отчаянно состязаясь в терпении с кем-то, на чьей стороне преимущество вечности.
Однажды, когда шершни беспокойства одолевают Квиса особенно яростно, у выхода из костела он сталкивается с отцом Бружеком, который, как знать, может быть, появился здесь в эту минуту потому, что поддался искушению подстеречь необычного посетителя храма и вывести на чистую воду. Квис ответил на его поклон с явной неприязнью и даже не сделал попытки скрыть неудовольствия от встречи со священником. Два мира соседствуют в этом человеке, два мира, достаточно большие, чтобы каждый из них мог наполнить человеческую жизнь. Быть может, когда-то они противоборствовали, но уже давно заключили союз и сливаются, и один стал благодатной почвой для другого; это любовь к земле и ко всему, что с ней связано, и к своему призванию, которому, как считал поначалу, он, деревенский паренек, принес себя в жертву, но к которому всегда, однако, испытывал и благоговение. А под всем этим скрытно напрягает мышцы нетерпеливая, подавляемая сила борца, который не колеблясь защитил бы ученье господне собственным телом и отстоял его собственными кулаками. И сила эта — самое удивительное, что есть в отце Бружеке, потому что в ней заключена страсть к борьбе и жажда бесконечного милосердия.
В эту минуту отец Бружек честно, как и подобает священнослужителю, пытается преодолеть отвращение и подозрение, причина которых ему не ясна. Он обращается к Квису с радушием, ему самому противным, потому что знает, насколько оно неискренно.
— Мне радостно видеть, что вы полюбили наш храм. Но почему же вы посещаете его лишь в те часы, когда здесь нет богослужений?
Квис обращает свой неподвижный взгляд на священника, чем приводит декана в негодование и смятение.
— Сюда, в это место, могут приходить все, — скрипит Квис на самых мерзких тонах своего голоса. — И я посещаю его в наиболее удобное для меня время.