Полицейский сопит и потеет, как будто совершает бог весть какую тяжкую работу. Не только килограммы его хорошо откормленного тела, не только объем брюха, налитого пивом, изнуряют его; ему пока еще не трудно нагнуться, когда надо, он достаточно подвижен, это его душа вступила в последний раунд борьбы, которая идет вот уже столько дней, и полицейский понимает, что его безукоризненная честность, сбитая с ног двойным нельсоном безумного искушения, падает, обессиленная, и опрокидывается на обе лопатки. Напрасно он ходил окраинами города, напрасно испытывал свою стойкость, напрасно избегал этой площади. Все равно он взвешивает в руках один из уродливых замков и, заглянув в огромную замочную скважину, понимает, что свисток невидимого судьи уже возвестил о его поражении. Вот и куранты на ратуше отметили это тремя звонкими ударами и эхо покатилось по безлюдной площади насмешливыми аплодисментами. Он сует правую руку в карман и, внезапно охваченный лихорадочной спешкой, пропускает между своими толстыми пальцами ту самую проволоку, что с одного конца согнута и расплющена, и выбирает на ощупь самую толстую из них.
Погрузив отмычку в скважину замка, он стал прощупывать его нутро. Все сомнения, угрызения совести и опасения в приливе давно позабытого и вновь проснувшегося профессионализма уходят в небытие. Видимо, не эти гаразимовские замки были истинной причиной преследовавшего его тридцать лет беспокойства. Ему хочется насвистывать, словно он вернулся обратно в те годы, когда еще был учеником и подмастерьем. Потому что его пальцы, одеревеневшие от бездействия и ежедневного соприкосновения с дубинкой, обретают чувствительность и с поразительной точностью сообщают ему, что именно обнаружила отмычка в утробе замка, и сами подсказывают: «Поверни ее так, а теперь вот так, сейчас чуть потяни на себя и снова прижми, а вот теперь уже можешь поворачивать».
Замок, негодуя, что в его тайну проникли столь примитивным орудием, скрежещет, сопротивляясь и борясь, и вдруг, издав щелчок, раскрывается. Тлахач глубоко и облегченно вздыхает. Он вытаскивает замок из петель, ставит на ребро и поднимает к ближайшему фонарю, чтобы осмотреть с удовлетворением и с убийственным презрением. И лишь тут вдруг спохватывается, что, углубившись в работу, от волнения забыл и думать, что существует опасность. Но площадь по-прежнему пуста и тиха. Тлахач кладет уже раскрытый замок возле железной шторы и тут же берется за второй, зная теперь, как орудовать отмычкой, куда вставите и когда повернуть. С этим замком он разделывается без труда.