— Лошадиная голова! — кричит помещик, захлебываясь своим жутким весельем. — Лошадиная голова!
Первоначальный ужас и испуг судьи быстро переходят в глухую вспышку ярости.
— Замолчи, сумасшедший, — кричит он, — или я велю тебя вывести.
Помещик пугается, смех его оборвался, но какое-то время еще клокочет где-то в бронхах, так как судья уже снял очки, и помещик не знает, куда укрыться от его обнажившегося вдруг взгляда. Пепек поворачивается и выскакивает за дверь.
Отзвуки его крика и хохота долго еще слышатся здесь и после его ухода, и судья борется с желанием заткнуть уши. Судья в тяжелом раздумье подходит к окну. Что-то надо предпринять. Это, без сомнения, его долг, дело зашло слишком далеко, а сестра и невестка наверняка все еще надеются на его помощь. Но судья знает, что не сможет решиться ни на какой шаг, кроме пассивного выжидания, что не найдет в себе ни воли, ни желания помешать трубе сползать все ниже и ниже, чтобы в конце концов рухнуть с крыши вниз. Разве не ждал он этого более половины своей жизни?
Он видит, как брат сошел с тротуара и побрел наискосок через площадь к дому; плечи его сотрясаются, несомненно, он опять хохочет, об этом можно судить и но взглядам встречных, которые останавливаются и глядят ему вслед. Путь помещика пересекает сквер, и тут, прежде чем вступить в него, Дастых оборачивается, нацеливает свой страшный палец на окно суда и орет на всю площадь:
— Лошадиная голова!
Площадь оцепенела, все, кто находится здесь, застывают на своих местах, замерев на полушаге, а те, кто видит Пепека, поднимают взгляд по направлению его пальца. Судья отступает и скрывается в простенке между окнами, спрятавшись от любопытных, он остается невидимым и наблюдает за происходящим на улице. Люди приходят в себя, их языки принимаются за работу.
— Слыхали? Это Пепек Дастых орет. Погодите, он сейчас выйдет из сквера. Вы только посмотрите, как он хохочет, того и гляди, шляпа свалится с головы. Здорово, видать, его прихватило.
Помещик продолжает свой путь, трясясь от смеха и не обращая внимания на провожающие его взгляды. Он доходит до калитки имения, но, прежде чем исчезнуть за ней, снимает шляпу и низко кланяется лошадиной голове над воротами.
Ни во дворе, ни в доме никто не имеет представления о только что происшедшем на площади. Никто не явился сюда с известием. Им-то что за дело? А тот единственный, кому надлежало бы это сделать, торчит у окна своего кабинета и напряженно думает. Поведение помещика меняется, едва за ним захлопывается калитка; надвинув на глаза шляпу, он пробирается вдоль стены, стараясь, как обычно, остаться незамеченным. Все работники на поле, и лишь в глубине двора, возле сараев, старый Балхан, окутанный облаком пыли, провеивает зерно решетом столь огромным, что сам мог бы в нем уместиться. Жена и сестра помещика сидят в столовой и, услыхав шаги Дастыха в коридоре, принимают его возвращение к сведению лишь в той степени, насколько оно не выходит за рамки неукоснительной заботы о том, достал ли Пепек в Худейёвицах деньги, и у кого.