Изумление Балхана достигает наивысшей степени, когда он видит, что хозяин, пригнувшись, выезжает из конюшни верхом на Луцке, зловредной шельме, буланой кобыле, которая всегда норовит куснуть всякого, кто ее запрягает. Хозяин сидит на ней верхом, не набросив даже попоны, держит недоуздок одной рукой, а в другой, — у деда чуть не вываливается трубка из беззубых десен, — ей-богу, у него ружье. Луцка, почуяв свободу, идет боком и пытается взбрыкнуть, но помещик, служивший в молодости в драгунах, направляет ее уздой и сжимает коленями.
— Тёлт побели, хозяин, — бормочет дед растерянно, — что будете стлелять?
Помещик, не оборачиваясь, ударяет кобылу каблуками и выезжает из ворот.
Судья стоит на том же месте у окна, когда этот безумный наездник на танцующей и вскидывающейся на дыбы лошади появляется на площади. Его появление прохожие встречают криками, но вихрь страха, закружив по площади, сметает их, ружье в руке всадника повергло всех в ужас, люди укрываются за крепостными валами дверей своих домов, выглядывая оттуда, так как любопытство их не удовлетворено, ведь пока еще ничего серьезного не произошло.
Окно, у которого стоит судья, захлопнуто, но другое, за его спиной, осталось полуоткрытым, и в него проникают звуки, дополняющие цепь видений, пришедших словно из сна и кажущихся неправдоподобными в столь ярком свете солнечного дня.
Всадник борется с конем, который старается сбросить с себя непривычное бремя. Зеленая соломенная шляпа уже погибла под Луцкиными задними копытами, но схватка с упрямой кобылой только распаляет помещика и зажигает в его крови молодецкое буйство. Он поднимает ружье высоко над головой и пытается улюлюкиуть, как это делают батраки, въезжая на лошадях в воду, когда собираются их купать. Но у него вырывается лишь хриплый взвизг, и эхо долго перекатывает его ледяными волнами по нервам всех, кто его услыхал.
Судья провожает брата нетерпеливым пристальным взглядом: так ли выглядит конец спора, что начат ими двумя? Если это окончательный приговор, то нет сомнений в том, кто осужден. Но не забыто ли его, судьи, право первородства?
В распахнутых настежь воротах усадьбы появляется мадемуазель Элеонора, и судья недовольно хмурится. Что ей здесь надо? Она не имеет права вмешиваться в действо, приведенное в движение собственной тяжестью, чтобы решить то, что не дано было решить никому из них.
Лени, решительная и отважная, какими бывают те, кому нечего терять, повелительным жестом указывает на землю перед собой, и ее голос, еще более твердый и неумолимый, чем обычно, отчетливо разносится по площади.