Они не хотели меня унижать, обращались попросту, как я того заслуживал, паршивая овца среди родных — чем я и был на самом деле. Но тем не менее, они не отрешились от заповеди помогать ближним, которая жила в их душе, и подали мне спасительную руку. Я не мог ожидать, что они будут в восторге от меня, но предо мною открывался лишь один путь: убедить их, что они не ошиблись, исподволь, медленно, трудом и преданностью снискать их расположение.
— Дядя был к тебе очень строг, — сказала тетя вместо приветствия, внимательно взглянув на мои пылающие щеки. — Не огорчайся. Он желает тебе добра, а кроме того, он справедливый.
Она отвела меня в комнатушку на чердаке, выделенную под мое жилье. Мансарда больше, чем всякое другое место, способна усилить в своем обитателе чувство одиночества и представление, будто весь свет раскинулся у его ног. В мою каморку входили с чердака. Она напоминала оштукатуренный ящик, семь шагов в длину и пять в ширину, потолок ее от дверей к окну наклонно шел вниз. Часть крыши несколько нависала над окном, необозримая даль улицы простиралась где-то там, за линией желоба; через слуховое окно видны были кусок неба, крыши и печные трубы противоположных домов.
Таким манером родственники убили сразу двух зайцев: нельзя было сказать, что я — не член семьи, но я и не путался у них под ногами. Завтракал и ужинал я у себя, наверху, обед мне служанка приносила прямо в магазин, где я работал с кем-нибудь из подручных, а все остальные уходили обедать домой. Лишь в воскресенье меня приглашали к столу, потому что этого никак нельзя было избежать.
— Не кажется ли тебе, что здесь тесновато?
Тетя взглянула на меня чуть ли не просительно и погладила по руке. Мне исполнился двадцать один год, я перерос ее на две головы, но она все считала меня маленьким сироткой. Бедовый мальчишка — что да, то да, — с ним надо держать ухо востро и обходиться осмотрительно, но ведь женщины с таким удовольствием прощают грехи своим родственникам-мужчинам, если даже не обольщаются ими, но не в состоянии ничего простить представительницам своего пола.
Они затолкали меня сюда, наверх, как мебель, доставшуюся по наследству, не слишком ценную, чтобы ею похваляться. Итак, едва за мной захлопнулись двери, я мог предаваться мечтам и обдумывать свое будущее. Недобрые сны посещали меня, ибо одиночество и чувство заброшенности не созданы для того, чтобы производить здоровых деток. Теперь мне кажется странным, что ни тогда, ни позже мне не пришло на ум подыскать себе какую-нибудь другую службу. Собственно, я имел на это право, и никого бы это особенно не удивило. Но с самых первых дней жизни у дяди я словно понял, что сюда меня определила судьба и что иных мест на свете мне искать нечего.