Понимаю, друг, понимаю. Здесь торгуют драгоценнейшим товаром — человечьим мозгом, а вернее — тем, что составляет самую его неуловимую сущность, — мыслями, которые не возникают дважды, мыслями, что рассеиваются, как дым в сумерках, а погляди — вот они, тут, слиты в сплаве, более твердом и стойком, чем сама сталь. Нас не станет, многие уже обратились в прах, но биение мысли, неохладелое, живое, трепетное, лежит у нас на складе во множестве экземпляров, сколько бы вам ни потребовалось. Ах, вот уж товарец так товарец, это мне по вкусу; некогда тут мужала, напрягалась, становилась на дыбы сила, непостижимая, неосязаемая и все-таки столь могучая, что одолела своего обладателя, и здесь, уважаемые, хранится то лучшее, что она добыла. Прекрасных дойных коров оставили вы после себя, достопочтенные гении, золото из них льется струею. Это мне по душе — выжимать плоды вашей силы. Я не слишком разбираюсь в музыке, она всегда звучала где-то за пределами моих интересов, но эта лавчонка меня прельщает, я бы ценил ее больше, чем ювелирный магазин.
Случаются дни, когда мы все вертимся, как белки в колесе, не поспеваем обслуживать покупателей, а то — неизвестно почему — ни одна нога, как говорится, не ступит на порог магазина. Сегодня как раз такой день. Магазин заволокло туманом сонной одури. Приказчики и ученик выравнивают на полках ряды нотных тетрадей, восстанавливая порядок, разрушенный в сутолоке вчерашнего шумного полдня. Они не спешат с работой, время от времени останавливаются и глазеют, уставясь в пустоту. Тишина почти полная. Изредка скрипнет перо делопроизводителя, только главный то и дело чмокает, шлепая толстыми мясистыми губами, словно пережевывая и проглатывая свою работу. Я же мечтаю в свое удовольствие.
Я рассаживаюсь со всеми удобствами, сиденье у табурета мягкое, а подлокотником мне служит ровная деревянная панель кабины кассы; это — сиденье для того, кто постоянно обязан держать свои чувства в узде и быть начеку, не зевать по сторонам. Пока я вертелся, выискивая наиболее удобное положение, какая-то бумага с шелестом упала мне под ноги. Нащупав уголок, я поднимаю ее; это письмо, уже открытое, тетя, прочитав, очевидно, положила его за спину, и оно завалилось между подушкой сиденья и стенкой кассы. Я не колеблюсь ни секунды — защищенный от посторонних взглядов барьером кассы, я вынимаю письмо, осторожно, чтобы шелест меня не выдал, разравниваю его на коленях. И тут же вижу: в письме благодарят дорогую сестру за дар в размере двухсот крон, которые передал общине для благочестивых целей брат Суйка. Подпись неразборчива: глава общины, название которой я прочитал сегодня впервые.