Кленка возникает на сцене как-то неожиданно, слушатели разговорились, словно давно забыв, зачем они, собственно, здесь собрались. Высокий крупный молодой человек. Впечатление такое, будто фрак до отказа набит его плечами, спиной, руками и грудью; на красном лице выдается крепкий подбородок и прекрасный, несколько косо поставленный нос, темно-каштановые волнистые и не слишком длинные волосы зачесаны назад. Не глядя в зал, он быстрым шагом направляется к роялю, и по его походке чувствуешь, как хочется ему поскорее одолеть этот отрезок пути и сесть за инструмент, где он в себе уверен. То тут, то там раздаются хлопки, будто выстрелы на передних рубежах, но не получают отзвука или поддержки. В этом нет ни враждебности, ни равнодушия, лишь некоторая чопорность публики, которая намерена провозгласить свою исключительность и наперед дать понять, что к ней так запросто бог знает с чем не подъедешь. Это нельзя счесть неприязнью, но я не хотел бы очутиться на месте этого человека — один против такого множества людей — и разрушать эту преграду. Вот Кленка уже возле стула у рояля, он быстро окидывает взглядом зал и в каком-то вызывающе-пренебрежительном поклоне встряхивает головой.
И тут, увидев, как он это делает, я вспоминаю. Кленка, ну да, Кленка. Какой-то Кленка учился со мной в гимназии, только мало. Приехал откуда-то из провинции прямо в шестой класс, потом я, правда, потерял его из виду, наверное, он поступил в консерваторию, уже не помню. Возможно, это тот самый Кленка. О нем ведь говорили, что он замечательно играет на фортепьяно и берет частные уроки музыки. Но какое дело было мне тогда до музыки и до него, хмурого, угрюмого мальчишки. И все-таки однажды, помнится, мы вытащили его с собой кутить. Сперва он в одном из кабаков по нашему настоянию играл для нас вальсишки и польки на старом фортепьяно, а мы под эту музыку плясали с кельнершами. А налакавшись, отказался играть танцы и выколачивал из клавиш музыку, которая была нам совсем непонятна и быстро надоела. Потом им овладел какой-то приступ бешенства, и он принялся молотить кулаками и ногами, пытаясь разбить вдребезги это старенькое фортепьяно. А под конец упал лицом на клавиатуру, расплакался и уснул так крепко, будто потерял сознание.
Не знаю отчего, но в тот раз я не рискнул бросить его в трактире одного и смыться, как это часто проделывал с другими своими собутыльниками. Ранним утром, в рассветных сумерках, мы на дрожках доставили его домой, по старой винтовой лестнице дотащили прямо до дверей квартиры, где он жил со своей овдовевшей матерью. Дернув за ручку допотопного колокольчика и даже не дождавшись, когда затихнет его хриплый звон, мы удрали, как и подобает хулиганам. Кленка появился в школе только на третий день, бледный, мрачнее и замкнутее, чем прежде, и ни с кем из нас, участников его похождений, до конца школьного года не промолвил ни слова.