Примерно через неделю этаких бесплодных хождений и любезных бесед Кленка решился на смелый поступок; он, конечно, не мог предположить, к чему это приведет и как будет принято. Однажды он вошел в магазин, втянув левую руку в широкий рукав своего просторного пальто так, что ладони не было видно. Потом, приблизившись к кабине кассы, заслонил ее окошечко своей широченной спиной и подал Маркете букетик фиалок. Могу себе представить, каких усилий и решимости стоило ему это само по себе пустячное действие. Такие люди, как Кленка, питают непреодолимое отвращение ко всякого рода показухе и внешним проявлениям чувства. Слабый налет светскости, обретенный им во время учебы и гастролей за границей, сошел очень скоро, и под ним обнаружилась неотесанная древесина пражского парня.
Купить букетик фиалок, пронести по улице и подарить, хоть бы ты умирал от любви к девушке, равносильно крестному пути на Голгофу. Какое целомудренное это было признание! Хотя сам он, конечно, уже много раз получал и букеты, и венки, — однако нет сомнения, что цветы преподносил он впервые, так же как — я это знал точно — то были первые цветы, полученные Маркетой от мужчины. И почему только я сам не осмелился предпринять нечто подобное прежде? Сколько раз об этом думал и всякий раз отвергал, как безрассудство. Да могла ли Маркета знать о моих чувствах, если я даже не заикнулся об этом, если ни разу не подарил ей ни одного цветка?! «Она могла бы догадаться и так, — успокаивал я себя, — женщины и без слов распознают любовь быстрее, чем доктор — признаки скарлатины. Она должна бы оттолкнуть Кленку вместе с его жалкими фиалками, тут же швырнуть их ему под ноги». А теперь вот багряное полыхание Маркетиных щек возвещает мне, что она рада безмерно.
В кассе появилась ваза, Маркета ухаживает за фиалками и грезит над ними. Кленка осмелел и теперь всякий раз, посещая магазин, приносит цветы и букеты. «Надобно чуточку украсить это сумрачное место и порадовать ваш глаз», — наверное, говорит он при этом. Но разговоры, даже короткие, они ведут вполголоса, и я не разбираю ни слова. Разумеется, тем больший у меня простор для домыслов, дни мои исполнены мучений, а ночами я ненавижу и небо над собой. Этот черный луг окидывается звездами, я мог бы выйти и без сожаления растоптать цветы на газонах, мог бы сбивать цветы со стеблей, меня бы это ничуть не огорчило. Цветы! Пошли вы с ними куда подальше! Они у меня целые дни перед глазами, а когда я сижу в кассе вместо Маркеты, их бесстыжий аромат так и лезет мне в нос!
— Понюхай, Карличек, и скажи, разве не хороши? Смотри ухаживай за ними как следует!