Ушел Сергунька.
Ехменьев пришел к жене.
— Что тебе надо, пьяное чудовище? — вызывающе спросила его Евдокия Николаевна.
Стоит, сама белее полотна, а глаза горят злобой, ненавистью.
— Ого! Со мной, со мной так разговаривать изволите?
— Да, с тобой! Ты думаешь, я тебя боюсь? Ни капельки!
— И… и с любовником своим целоваться опять будете?
Побагровел весь в лице лютый помещик.
— Буду. При тебе буду! Я ненавижу тебя, ты гадок мне, а он, Васенька, мил, любезен сердцу моему.
Рев дикого зверя пронесся по комнате Евдокии Николаевны.
Ехменьев бросился на жену со сжатыми кулаками.
— Постылая! Проклятая! Убью! — Хоть и бледнеет все пуще и пуще Евдокия Николаевна, а сама злобно, вызывающе хохочет.
— Не боюсь! Не боюсь! Изверг пьяный, изверг!
Ехменьев вдруг преодолел свой безумный гнев.
— Хорошо… хорошо-с. Мы… мы сведем наши счеты! — прохрипел он и вышел из комнаты жены.
Было около полуночи. Тяжело ему. Спать хочется. Голова, наполненная винными парами, клонится к мягкой пуховой подушке.
И заснул зверь-человек.
Это был хотя и свинцовый сон, но полный кошмарных видений.
Снится, грезится ему, что он идет по озеру. А озеро-то все из крови. Пенится, хлещет и жалобно стонет кровавое озеро. Страшно ему. Почему вместо воды кровь? Откуда она взялась? Все выше и выше подымаются кровавые волны, грозя его захлестнуть…
И вдруг на пурпурно-красной поверхности озера начинают появляться фигуры. Одна, другая, третья… Изможденные лица, все в крови. Перебитые руки, рассеченные спины плетьми дворянскими, записанными в шестую дворянскую бархатную книгу. И протягивают руки эти мученики к нему и скорбно-скорбно говорят:
— За что ты нас мучил? Что мы сделали тебе худого, изверг?
Ужас охватывает то, что называется у Ехменьева душой. Волосы становятся дыбом.
— Пустите! Дьяволы! Пустите!
И, весь облитый холодным потом, вскочил Ехменьев.
Вскочил — и затрясся: перед ним стояло белое привидение. Белая мантия, длинная-длинная. Большой красный крест на груди.
Сомлел лютый помещик. Хочет перекреститься — пьяная рука не подымается.
А голос, таинственно-чудный, гремит ему:
— Покайся, нечестивец! Покайся, пока не поздно! Дашь ли ты мне клятву в том, что не будешь больше мучить, пытать горемычных бедняков?
— Кто… кто ты? — в смертельном ужасе лепечет Ехменьев.
Я кровь замученных тобой. Я — совесть твоя. Во мне все муки, все страдания бедных рабов тьмы.
Широко раскрыты глаза Ехменьева. А страшный призрак все удаляется, удаляется…
И исчез.
С полчаса сидел лютый помещик, как оглушенный. Потом вдруг вскочил, словно зверь разъяренный:
— Сергунька!! Эй! Сюда!