Анапа мне раньше чем-то напоминала кусочек древней Эллады, когда здесь у каждой харчевни, в каждой кофейне слышалась греческая речь или греческо-итальянская-украинская речь. Было много оживления на пристани, много горластого и праздного люда, а главное — теплота и синь небес и аквамариновая чаша воды. Я могла бы много и долго писать о юге, Анапе, но боюсь Вас утомить многоречием. Была я в библиотеках. В детской библиотеке спросила девочку, что она любит читать; "Фантастику", — ответила девочка, а ее крохотная сестричка серьезно повторила: "Я тоже люблю фалтастики и стих Бартомчевой" (Варто). А мальчик спросил книгу о партизанах. Когда я у него спросила, читал ли он и знает ли писателя Богданова, мальчик важно-фамильярно ответил: "А как же, мы всем классом читали его "Коршунок". Так и передайте Николаю Владимировичу.
Я надеюсь всех Вас видеть здоровыми и бодрыми. Была я в греческой церкви — смотрела, как сразу крестят 10–12 детей, смотрела венчание колхозников, но это уже до встречи на праздниках Октября.
Жаль до слез покидать лазоревый край…»
6 мая 1959 года. «Золотое утро. Пишу полулежа. Дорогие друзья! "Забыть так скоро"… Поет радио, и мне захотелось послать Вам и упрек, и привет. Вот уже скоро два месяца, как ученые пригвоздили меня к постельному режиму и только на днях разрешили "лежа сидеть". Это несколько туманное определение того полугоризонтального положения, которое дает мне возможность немного писать. Я много читаю, а чаще всего роюсь в старых тетрадях. Я нашла несколько стихотворений, которые когда-то писала в Тарусе. Я хотела сделать маленькую поэму, но в суете житейской не удосужилась внимательно посидеть и поработать. Я посылаю их Вам. Мне кажется, у Вас есть "книга дома", маленький дневник, в который каждый по силе разума и таланта, вносил свои записи. Пусть эти черновые наброски будут хоть и скромно, но благодарно лежать среди больших, "крупных" и известных имен.
О своей хворобе ничего не буду писать или рассказывать до тех пор, пока все или будет далеко позади, или покроется налетом тумана или юмора.
Да, смерть металась у меня в сознании и перед глазами. Сейчас я выгляжу как после тяжелой, изнурительной, смертельной болезни, да и ослабела, без кровинки до предела. В июне, по-видимому, придется ехать в санаторий, а быть может, и в больницу. Короче, дела неважнецкие. Мне кажется единственным, что меня бы еще хоть относительно подняло, — это сухой и теплый воздух. Именно сухой и теплый. Ученый же синклит категорически против поездки на юг и придерживается Подмосковья или рижского взморья. Они забывают, что я выросла на шелковице, на сучках акации и в тени заборов. Сырость и прохлада, смена температуры убивают и угнетают мою психику, мои клетки.